гусиное перо, чтобы раз и навсегда вымарать твое имя из списка живущих и внести его в список мертвецов. И он прав, пожалуй, этот озабоченный кто-то: похоже, Сергей Дорогин угодил в такую переделку, из которой уже не выбраться.
На ум пришла старая притча о лягушке, угодившей в кувшин с молоком. Если верить притче, лягушка барахталась в молоке так энергично, что сбила островок из масла. Надо полагать, подумал Сергей, молоко в кувшине было не порошковое, иначе никакой притчи не вышло бы, а вышла бы полная ерунда: барахтайся не барахтайся, а конец все равно один.
Вот как в данном случае, например.
Этот мрачный прогноз казался настолько правдивым и очевидным, что Дорогин, встретившись наконец взглядом с Тамарой, первым делом весело подмигнул ей. Тамара ответила ему безнадежным взглядом и слегка покачала головой – видимо, ей тоже все было ясно.
«Вот сволочи, – подумал Сергей, глядя, как глаза Тамары медленно наполняются слезами. – Поговорить напоследок и то не дадут. Связали и бросили, как два полена…»
Он почувствовал, что начинает злиться, и осторожно обрадовался этому: обычно злость заставляла его мозг работать с большей отдачей. Некоторое время он лежал неподвижно, на глаз прикидывая расстояние и рассчитывая траекторию, а потом начал совершать сложные движения всем телом, напоминающие движения выброшенного на берег морского животного. Это оказалось труднее, чем он думал, но в конце концов ему удалось подобраться вплотную к Тамаре и повернуться к ней спиной.
Заняв нужную позицию, он начал медленно, осторожно двигать скрученными за спиной руками, пытаясь хотя бы частично восстановить кровообращение и вернуть пальцам чувствительность. Это было примерно то же самое, что пытаться вдохнуть жизнь в упаковку свиных сосисок: пальцы оставались холодными, неподвижными и совершенно ничего не ощущали. Стиснув зубы от предчувствия этого последнего поражения, Сергей удвоил усилия, и через некоторое время понял, что близок к успеху: по связанным рукам побежали колкие мурашки, понемногу пробираясь от плечей к кистям, и вдруг руки свело страшной судорогой. «Это нормально, – скрипя зубами от боли, уговаривал себя Дорогин. – Это в порядке вещей. Мышцам просто недостает кислорода, вот и все. Сейчас это пройдет.»
Это действительно прошло, и он почувствовал, что может двигать пальцами. Еще ближе придвинувшись к Тамаре, он начал ощупывать ее лицо, по миллиметру подбираясь к пластырю. Наконец пальцы наткнулись на шероховатый клочок ткани, отыскали уголок и с третьей попытки вцепились в него мертвой хваткой. Дорогин всем телом подался вперед, отрывая пластырь, Тамара дернула головой, и Сергей услышал, как она тяжело, жадно задышала ртом.
«Только бы она не вздумала разговаривать, – подумал Дорогин. – За дверью могут услышать, и тогда пиши пропало.»
Тамара не стала разговаривать. Сергей давно убедился, что в минуты опасности ее мозг работал с расчетливой эффективностью, которой могли бы позавидовать многие мужчины. Он скорее угадал, чем ощутил, на своих омертвевших запястьях ее горячее дыхание, а затем – прикосновение сухих, покрытых запекшейся корочкой губ и, наконец, ее зубы, которые, скользнув по коже, принялись дергать, расслаивать и перекусывать веревку.
Это оказалось неожиданно больно, но Дорогин почти не замечал боли: это была радостная боль второго рождения.
Прошло не менее получаса, прежде чем он почувствовал, что может свободно двигать правой кистью.
С этого момента дела пошли быстрее, и вскоре он уже сел, сбрасывая с себя веревочные кольца и с отвращением сдирая с губ намертво приклеившийся пластырь. Тело казалось набитым ватой, руки и ноги слушались плохо, но это уже были детали.
– С возвращением тебя, – шепнул он Тамаре, принимаясь за узлы на ее руках. – На этом свете без нас было бы скучно.
– Не болтай, – едва слышно ответила Тамара. – Если выберемся, я тебе устрою веселую жизнь.
Дорогин слегка пожал плечами: он ничего не имел против.
С трудом распутав сложные узлы, он освободил Тамару и некоторое время терпеливо массировал ее руки, возвращая им чувствительность.
– Что дальше? – шепотом спросила она.
В ответ Дорогин снова пожал плечами: что он мог сказать? Бесшумно ступая, он подошел к двери и осторожно выглянул в коридор через забранное частой решеткой окошечко. Он увидел только глухую пластиковую панель напротив да обтянутую синей тканью джинсов ногу сидевшего на складном стульчике справа от входа часового. Обутая в разношенный кроссовок нога ритмично притопывала в такт неслышной мелодии. Дорогин напряг слух и сквозь гул судовой машины уловил слабое пришептывание, пробивавшееся через наушники плейера. Не оборачиваясь, он показал Тамаре кулак с выставленным вверх большим пальцем и тут же поманил ее к себе.
– Стой тут, – тихо сказал он, когда девушка подошла, – и смотри на эту ногу. Пока топает – все нормально.
– А ты?
– А я подумаю, как нам отсюда выбраться.
Тамара кивнула, и Дорогин принялся осматривать дверь. Дверь открывалась наружу и представляла собой каркас из металлических уголков, на которые был наварен стальной лист. Запиралась она снаружи на самый обыкновенный замок с английской сердцевиной.
Замок был приварен к двери изнутри, и, осмотрев его, Дорогин тихо фыркнул. Порывшись в карманах, он извлек из них несколько пропущенных при обыске мелких монет и принялся выворачивать удерживающие крышку замка винты, действуя монетой, как отверткой. Тот, кто устанавливал этот замок, явно не рассчитывал на то, что его будут взламывать изнутри, а Пузырь слишком понадеялся на свои веревки и препараты из богатой аптечки Владлена Михайловича.
Монета – не самый удобный инструмент, и Сергею пришлось повозиться, прежде чем три винта один за другим выпали ему на ладонь. Тамара не отрываясь наблюдала за часовым, привстав на цыпочки и лишь изредка косясь на Дорогина, чтобы проверить, как у него идут дела.
Сергей осторожно снял с замка крышку и, подняв кверху небритое лицо, радостно улыбнулся Тамаре и хитро подмигнул ей. Тамара через силу заставила себя улыбнуться в ответ. Она чувствовала, что если останется жива, то запомнит эту поездку на всю жизнь.
Как назвал это Сергей? «Слиться с народными массами», кажется, так или как-то похоже на это. Она вспомнила незнакомого человека с раздробленным коленом, который так страшно стонал, истекая кровью. Он умирал на глазах, а она, имея огромный опыт медицинского работника, ничем не могла ему помочь.
Дорогая тем временем положил крышку замка на металлический пол, взялся двумя пальцами за темный металлический язычок, потянул его на себя, высунув от напряжения собственный язык, и вдруг легко вынул фигурную железку из паза. Глухо дзынькнув, в сторону отлетела какая-то пружина. Дорогин повертел язычок замка в руке, сунул было его в карман, но передумал и, снова вынув, зажал язычок в кулаке. Это было смехотворное «оружие», но с ним он почувствовал себя немного увереннее.
Отодвинув Тамару, он выглянул в окошечко. Часовой по-прежнему наслаждался музыкой и даже еще больше увеличил громкость. Теперь Дорогин смог различить голос Татьяны Овсиенко. Она пела про ветер с моря, который нагонял беду. Это как нельзя лучше иллюстрировало ситуацию.
Сергей глубоко вдохнул, резко выдохнул и толчком распахнул дверь. Он сразу же выскочил в коридор, готовясь встретить вскочившего часового сокрушительным ударом, но оказалось, что тот даже не заметил нависшей над ним смертельной опасности.
Запрокинув голову и закрыв глаза, он отбивал ногой ритм, слепой и глухой ко всему, кроме звучавшей в наушниках музыки. Дорогин даже пожалел этого совершенно незнакомого ему человека: вполне могло случиться так, что песня про ветер с моря окажется последним, что тот услышит в своей жизни.
Наклонившись, Дорогин осторожно потянулся левой рукой к пистолету, и тут вахтенный вдруг открыл глаза. Увидев склонившееся над ним небритое лицо с венчавшим его грязным марлевым тюрбаном, матрос еще шире распахнул глаза и напрягся, собираясь вскочить, но обрушившийся справа кулак Дорогина
