были ошарашены такой кровожадностью Курта, таким изощренным садизмом. Но не выполнить его приказ они не могли, ведь было понятно, что иначе подобное может случиться и с ними.
— А знаешь, Марат, — запрокинув голову, говорил Курт, — если бы ты не сделал глупость, то я никогда бы не догадался, что ты стукач. Не надо было тебе звонить из дому в Москву ночью. Ты мог бы прийти на почту заказать разговор, позвонить. А ты спешил, хотел прогнуться перед начальством. Может, надеялся медаль получить или повышение, ты кто лейтенант, старший лейтенант, капитан?
Сизо-сиреневые кишки медленно вываливались из разрезанного живота Марата и опускались все ниже, вначале к коленям, затем к башмакам.
— Ну что, ребятки, пойдем. Пускай повисит, кишки выпадут, прибегут собаки или волки и примутся их жрать. А может, прилетят птицы. Монгол, это правда, что здесь никого нет.
— Да, на пятнадцать, а то и двадцать километров ни одной живой души.
— Вот и славненько, поехали, ребятки. Пока, Марат. Прощай.
Федор и Монгол уходили под истошные вопли Марата, тот терял на несколько мгновений сознание от нестерпимой боли и тогда затихал, потом приходил в себя и судорожно дергался. Каждое движение его тела приводило к тому, что кишки падали все ниже и ниже.
Уже выйдя из зернохранилища, Курт оглянулся.
— Красиво висит. Веревка, надеюсь, не порвется.
— Выдержит, — ответил Монгол, — она «уазик» вытягивает, а человека, тем более выдержит.
— Это не человек, это шестерка. Я таких ненавижу.
Сказав это, Курт тут же подумал о себе, ведь и он предал своих хозяев, перекинулся к тем, кто больше заплатил.
Из-за угла элеватора выглянул рыжий пес, с длинной мордой и горящими глазами. Пес водил головой из стороны в сторону, его уши стояли торчком, а шерсть на загривке шевелилась.
— Чует, видно, добычу, — произнес Курт, взглянув в сторону пса.
— Побоится, не пойдет, — сказал Монгол голосом знатока.
— Жрать захочет — пойдет.
— Может быть, — заметил Федор.
Ему хотелось, как можно скорее оказаться в машине, хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать воплей и стонов живьем подвешенного к балке Марата.
— Ты, Федя, не волнуйся, все будет хорошо. Садимся и едем, — резко бросил Курт. — Я еще хочу отдохнуть. Монгол, за руль. Федя волнуется, руки у него дрожат, а ты дорогу знаешь.
— В Джезказган? — спросил Монгол.
— А ты что, можешь завезти меня в Париж? Или в Москву?
— Мог бы, — заулыбался Монгол.
— Ну, может быть, потом съездим.
«Уазик» с военными номерами затрясся по дороге, быстро удаляясь от заброшенного элеватора. Монгол гнал, не жалея машину, ему самому хотелось как можно скорее уехать от этого страшного места. И вообще, ему хотелось поскорее расстаться с Куртом и Федором. Чего-чего, а даже он, видавший виды и привыкший к жестоким разборкам с конкурентами, подобного садизма и жестокости никогда не видел.
«Взял бы и пристрелил, — думал Монгол, — так нет же надо еще и помучить.»
— Сколько он будет еще мучиться? — спросил Федор.
— Думаю, если сердце крепкое, и собаки жрать не начнут, то, может быть, сутки или двое.
— Слушай, может, пристрелим? — сказал Федор.
— Попробуй пристрели. Высади его, Монгол, пусть идет пристрелит. А мы поедем дальше.
— Да нет, Курт, это я так.
— Это хорошо, что так. А что это там впереди? — Курт насторожился и приник к стеклу.
— А-а, это сгоревшая машина, тягач.
— А что он здесь делает?
Уазик приближался к сгоревшему тягачу.
— Да чего-то, наверное, на космодром тащил. Может, ступень от ракеты, а может еще какую железяку, да и сгорел. Он уже лет восемь здесь стоит. Сгорел вместе с водителем, взорвалось что-то.
— А что, никто не знает? — спросил Курт таким голосом, словно бы ему было очень интересно.
— Водитель сгорел, молодой парень, солдат срочной службы, — говорил Монгол.
— Жалко солдата, небось маманя плакала, убивалась, — сказал Курт, раскуривая сигарету.
Он сказал таким тоном, словно бы ему на самом деле было жаль незнакомого парня, хотя минут двадцать назад он безжалостно мучил человека и оставил того мучительно помирать.
Федора даже немного покоробило от подобного заявления Курта.
Но он понимал — спорить бессмысленно. Если Курту захочется, то он прямо сейчас, прямо здесь в казахстанской степи может прирезать и его или пристрелить, и тут же примется о чем-то мелком сожалеть.
'Вот сволочь. Ну ничего и на тебя найдется управа.
Будешь и ты корчиться в предсмертной агонии, грызть себе локти и просить пощады, просить, чтобы тебя пристрелили и не оставляли мучиться. Будет, будет и тебе', — думал Федор и сам пугался своих мыслей.
Глава 23
Большинство событий, случающихся в жизни, происходит абсолютно неожиданно. Таким неожиданным был для Ивана Антоновича Панкратова от одного из партнеров, от одного из тех людей, кому предназначались наркотики в Западной Европе. Мужчина звонил из Москвы, говорил он спокойно и уверенно.
— Надо встретиться. И немедленно.
— Я очень занят, — сказал Панкратов. — У меня куча дел.
— Все брось. Отложи дела, если хочешь, чтобы твоя задница осталась цела.
Подобного оборота Панкратов никак не ожидал.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Пока не случилось. Но может. Так что, давай, оторви задницу и садись в машину, подъезжай.
— Где встретимся?
— В моей квартире, — сказал мужчина.
Панкратов огляделся по сторонам, словно разговор мог кто-то подслушать. И тут же быстро отдал распоряжение своим людям:
— Меня пару часов не будет, вы трое, едете со мной в машине, а вы следуйте за нами. Быстро, быстро, — поторопил Панкратов.
Один из телохранителей услужливо подал пальто хозяину. Панкратов сунул руки в рукава. По тому как Панкратов неловко это сделал, телохранитель понял, что хозяин очень взволнован. Через минут сорок они уже были в нужном месте.
— Значит, так, — сказал мужчина, расхаживавший в белой рубашке, поверх которой скрещивались толстые подтяжки, поддерживающие брюки на огромном животе. — Соберешь все деньги, какие только сможешь взять, надо миллионов шесть, не меньше, я уже обо всем договорился, и отправляйся в Казахстан.
Если не можешь сам, отправь Сивакова. Не хрен ему в Москве прохлаждаться. Заберете все наркотики, все, которые там есть. Скажешь, что остальные деньги пришлешь через день.
— К чему такая спешка? — спросил Панкратов.
— Это тебя не касается, ты свою долю получишь по-любому, а я не хочу зависнуть, так что поторопись, родимый, чем быстрее, тем лучше.
— У нас не до конца отработан путь.
