Все верно: кража случилась на подведомственной ему территории.
– Не дурак я, можешь не объяснять, – Ворона стрельнул глазами вбок, прикидывая маршрут бегства.
– Беги, я тебя не держу. Просто хотел предупредить.
– Давно на него работаешь?
– Не очень.
– Так ты можешь сейчас в люди выбиться, если ухватишь меня за шкирку.
– Хочешь совет? Верни эти бабки. Лучше по мелочам тырить – для здоровья полезнее.
– Это ты по собственному опыту знаешь?
– Со стороны виднее.
– Значит принести тебе денежки в кулечке, а ты тогда меня не заложишь?
– Что я про тебя знаю, чтобы заложить?
– Достаточно. Выше головы.
– Не буду я в это дело влезать, им другие занимаются. Подкинь как-нибудь деньги на место – и умой руки.
– Ну нет, я лучше обе себе дам оттяпать.
– Уверен?
– Не найдут они меня. Если ты, конечно, будешь молчать.
Тут лицо Вороны снова выразило сомнение. Вдруг история придумана, чтобы напугать его и заставить своими руками поделиться с человеком, который “слишком много знает”?
– Во всяком случае, не светись нигде, не швыряйся бабками. И не меняй их. Не исключено, что номера будут отслеживать.
– Одну сотку уже поменял, – с досадой вспомнил Ворона. – В обычном обменнике, в тот же день. Тогда информация еще не успела, наверное, пройти.
– И не хвались никому. А то парень ты молодой, захочешь щегольнуть перед девочкой.
– Молодой, но не идиот. За теперешнюю молодежь не беспокойся, ваше поколение ей в подметки не годится.
– Если пропадать надумаешь, лучше с концами. За пятьдесят штук вполне можно в России обосноваться.
– Сколько я тебе должен за ценные советы?
– Ну извини, что утомил.
– Если человек прожил при коммунистах лет двадцать или четвертак, его уже не переделаешь. Или поучает, или жалуется на несправедливое устройство жизни.
– Я бы мог тебе много чего сказать по этому поводу, но с чужих слов ты не хрена не поймешь. Ладно: поступай, как знаешь.
Глава 3
Бурмистров ощущал неприятную пустоту, когда сильно уставал. Закон сохранения энергии действует всегда и везде. Даже если расходовать ее целенаправленно, все равно резервуары иссякают, их нужно восполнять.
Что ему могло помочь – молитва на арабском, или семидесятиградусный тутовый самогон? Его бы зауважали за первое, ему бы простили второе. В силу заклинаний – православных, мусульманских или шаманских – он не верил. Слабого молитва не сделает сильным, он как был так и останется половой тряпкой. Сильному она тем более без надобности. Выпивка, наркотики – к этому он бы не притронулся даже под угрозой расстрела. Калечить здоровье, туманить мозги? Он не из тех, кто хочет на время отключиться от реальности, он из тех, кто жаждет побольше успеть.
При первых признаках усталости Бурмистров откладывал в сторону работу, брал с полки две толстые папки с фотографиями. Такие снимки ему регулярно забрасывали для полноты коллекции.
Чеченцы снимали убитых и раненых российских солдат. Иногда для пропаганды своих “достижений”, иногда для собственного удовольствия. Архивов они не создавали, две недели спустя после засады или внезапного нападения на блок-пост фотографии уже никого не интересовали, требовались новые, свежие. Возможно, единственный такого рода архив хранился у Бурмистрова.
Просматривая его, Ибрагим заряжался энергией. Еще истекающие кровью и те, которые успели закоченеть. Офицеры и рядовые, летчики и пехота, омоновцы и десантники. Некоторые еще сжимали оружие, другие валялись, раскинув в стороны руки и ноги.
Все без исключения фотографии были цветными и снимались они не “мыльницами”, а хорошими аппаратами на очень качественную пленку. Вот солдат, которому пуля пробила шею. У него еще черная дырища в левой глазнице, но этот выстрел сделан был уже после смерти – ствол, похоже приставили вплотную к глазному яблоку. Вот другой – здесь осколочное ранение в живот.
Бурмистрову плевать было на чужое мнение, но иногда он все-таки задавался вопросом, что чеченцы думают о его коллекции. Считают его маньяком, у которого нет сил самому убивать и он наслаждается плодами чужой работы?
Нет, его ощущение при просмотре не было ни холодным удовольствием ни экстазом. Он словно напоминал себе, ради чего находится здесь, с этими людьми.
Все началось, наверное, в армии. В старших классах Бурмистров увлекался рисованием – переснимал фантастические картины с цветных глянцевых альбомов. Мифические драконы, крылатые женщины и еще другие женщины – в блестящей униформе, оставляющей открытыми ноги. Эти, вооруженные обычными и лазерными бластерами, попирали землю далеких планет. Их волосы – платиновые или черные, как вороново крыло, развевались, змеились длинными прядями, иногда покрывали голову как шапочка, как шлем, отсвечивая в красноватых лучах незнакомого солнца.
Получалось хорошо, два или три раза ему даже заплатили какие-то деньги, правда чисто символические. Он рассчитывал, что в армии будет художником или фотографом, не будет топать в общем строю. Уже рисовал себе тесное помещение с красками и кистями. Придется писать лозунги или рисовать на стене казармы фигуру “защитника отечества”. Но главное – не вариться в общем котле, иметь свое, пусть крошечное отгороженное пространство, где можно выкроить время для себя, для души.
Эти мечты разрушились в первые же дни. Художники в части не требовались, наглядной агитации здесь хватало с избытком. Пришлось, содрогаясь от брезгливости, чистить сортиры, жрать гороховую кашу из сальных мисок, день за днем заниматься тупой строевой подготовкой. И это было не самое худшее. Главным злом оказались “деды” – здоровенные, наглые. Для острастки отметелили одного из “салаг”, призванного вместе с Игорем, – несколько дней парень не мог разогнуться как следует.
Не все “старики” развлекались таким образом. Большей частью они не придирались к “молодым” по пустякам. Чтобы только в казарме было чисто, сапоги надраены и сделана вся остальная положенная работа.
Один даже объяснил Игорю вполне дружески:
– Терпи, сопляк. Дослужишься и сам будешь марку держать.
Бурмистров выполнял все требуемое. Внимания он к себе большого не привлекал, его даже не били, только замахнулись лениво раз-другой. Но спазм страха и брезгливости застыл в душе навсегда. “Дедов” он ненавидел всеми фибрами души. Каждый раз засыпая, он представлял себе самые страшные мучения, которым подвергается одно за другим. Выкалывает глаза, отрезает уши, забивает палкой до смерти. Мучения чередовались с унижениями. Он заставлял их жрать собственное дерьмо, по очереди пихать друг другу в задницу палку от швабры.
'Деды” демобилизовались, им на смену пришло новое поколение. Наступил его черед. На второй или третий день он подошел к кучке молодых с намерением выбрать того, кто бы почистил ему сапоги. При первых же словах его подняли на смех и недвусмысленно послали подальше.
Скрипнув зубами, Игорь отправился восвояси. Он мог поставить в известность ребят своего призыва, и молодые были бы наказаны. Но признаться в собственном бессилии не захотел. Сделал вид, что
