Мужчина ей понравился. Мало того, что он помог в Москве загрузить багаж, так еще очень хорошо обходился с детьми. Сразу нашел с ними общий язык, хотя, в общем-то, был немногословен. Мужчину звали Борисом Ивановичем, во всяком случае, он так представился, а фамилию у попутчика никогда не спрашивают.
Женщина успела рассказать Борису Ивановичу обо всех своих мытарствах, о тяжелой жизни, о том, что с мужем развелась, так как тот беспробудно пил последние два года, и больше терпеть у нее уже не было сил. И вот теперь она едет к своей матери. Старуха немного приболела, и неизвестно, кто ее встретит на вокзале.
– Как оно там будет, – безо всякой задней мысли говорила женщина, глядя на свои вещи на верхней полке.
Рублев, которого друзья обычно называли Комбатом, спрятал сигареты, сел. Судя по всему, и он немного волновался.
К кому едет Борис Иванович и с какой целью, соседка по купе не знала. А вот детишки знали, Комбат рассказал, что едет встретиться со своим другом, которого не видел уже пять лет. Друга звали Михаил или просто Мишаня, как его назвал Комбат. Знали мальчишки и то, что раньше Борис Иванович служил в армии, был парашютистом и даже воевал в горах. В каких именно горах, детей не интересовало, с кем воевал – тоже. Для них существовали лишь свои и чужие – то есть враги. Борис Иванович был своим и Мишаня своим, потому что Рублев ехал к нему в гости. Мальчишкам нравилось, когда Комбат подсаживал их на верхние полки, легко, без усилия, словно дети вообще ничего не весили.
Проводник, закрыв туалет, вернулся назад и повторно сообщил, что поезд прибывает в Смоленск. За окнами уже мелькал пригород. Вот и вокзал.
Комбат в Смоленске бывал не один раз. То ли дым, то ли туман обволакивал здание вокзала и перрон. В этом сером тумане, чуть разбавленном рассветом и мелким дождем, медленно пробирался поезд, словно боялся проскочить платформу.
Наконец, состав дернулся и замер. Послышалось, как проводник опускает подножку, как у кого-то падают вещи. Послышалось ленивое утреннее ругательство.
Встречающих было мало, и их редкие фигуры сиротливо жались к стенам вокзала.
И тут произошло что-то невероятное. Показалось, что даже туман немного рассеялся: грянул духовой оркестр, резко, как пушечный выстрел, без предупреждения. Тишина, тишина и тут словно взрыв, словно обвал. Гремел военный марш.
Возле центрального выхода из здания вокзала, прямо напротив того вагона, где ехал Комбат, стоял оркестр. Не очень большой, человек восемь, но медь была начищена не хуже, чем пряжки у новобранцев, и музыканты рьяно дули в трубы. Барабанщик что было силы молотил в барабан.
Мальчишки припали к стеклам.
– Кто-то важный приехал, если с оркестром встречают, – сказал один близнец другому, – наверное, министр.
– Да, точно, – подтвердил второй, показывая пальцем на двух девушек на перроне.
Одна девушка держала на подносе хлеб-соль, а другая серебряный поднос с бутылкой водки и несколькими гранеными стаканчиками.
– Точно министр, а то и больше! – второй близнец разглядел за вокзальной оградой черный «джип» с тонированными стеклами и пару черных машин попроще.
– Ну и пусть себе встречают, – безразлично сказал Комбат, хотя самому ему было не очень-то приятно сходить именно в этом месте, к которому приковано внимание всего поезда. Он надеялся незаметно прошмыгнуть в другой конец перрона, чтобы не мешать встрече важного гостя.
Женщина даже раскрыла рот от удивления, потому как Комбат один сумел взять все ее сумки, а их было пять штук. Детям достались лишь пластиковые пакеты. Ловко лавируя в узком коридоре, Комбат пробрался к выходу, вышел на перрон и тут же подал руку женщине, помогая ей спуститься, вновь подхватил с асфальта сумки.
И в этот момент оркестр грянул еще оглушительнее. Мальчишки из любопытства смотрели, кого же встречают. Комбат, отягощенный сумками, быстро шагал по перрону. Девушки сорвались с места и бросились ему наперерез. Вперед вырвалась та что была с караваем и с солонками. Вторая же, балансируя с подносом, на котором норовила опрокинуться литровая бутылка водки, никак не могла угнаться за Комбатом.
И тут послышался густой мужской бас:
– Здравия желаю, товарищ майор! Смоленская земля приветствует героя!
Рублев замер, медленно опустил сумки и обернулся. В двух шагах от него стоял Миша Порубов. Если бы Мишаня не раскрыл рот, Комбат черта с два узнал бы его. Миша был облачен в дорогой двубортный костюм, в белую рубашку. Галстука не было, на голове десантный берет, на ногах сверкающие ботинки в мелких капельках дождя. Над Мишаней плавал огромный черный зонт с бамбуковой загнутой ручкой, но руки у Порубова оставались свободны, зонт держал невидимый помощник, целиком спрятавшийся за широкой спиной двухметрового бывшего десантника Мишани.
Комбат замешкался. Подобной встречи он не ожидал. Знал, что дела у Мишани идут неплохо, но не до такой же степени, чтобы встречать гостей с духовым оркестром! На левом борту черного, как сажа, пиджака поблескивало два ордена: один Красной Звезды, второй – Боевого Красного Знамени. На правом лацкане звенели медали, две из них иностранные, афганские.
Даже если бы Мишаня и захотел бы, он не смог стянуть ворот белой рубашки на своей воловьей шее. Две полоски от тельняшки виднелись в разрезе.
– Мишаня, ты? выдавил из .себя Рублев и сделал шаг навстречу.
Сержант Порубов прижал руки по швам и громко на весь вокзал крикнул:
– Так точно, товарищ майор, сержант Порубов!
– Вольно! – скомандовал Комбат, и Мишаня бросился к нему, подхватил и оторвал от земли.
Он держал Рублева на весу довольно долго. Наконец, облобызав во все щеки, бережно опустил на землю и принялся трясти руку, причем так энергично, что голубой десантный берет сполз на затылок. Публика на перроне замерла, всем подумалось, что происходят съемки кино и что весь этот каскад чувств понарошку.
Но камер нигде не было, никто не кричал «мотор», яркий света, без которого не обходится кино, тоже никто не зажигал. Моросил осенний дождь, мелкий и надоедливый.
Мальчишки-близнецы широко открытыми глазами смотрели на происходящее.
Женщина-попутчица моргала и глупо улыбалась. Казалось, еще мгновение и она уголком платка начнет вытирать глаза, настолько трогательной оказалась встреча.
О девушках с караваем и водкой забыли, хотя они были по-настоящему красивы. О них напомнил, шепнув что-то на ухо Мишане, держатель огромного зонта. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки.
– Ах, да, мать их так! – буркнул Мишаня и звонко щелкнул пальцами, отступив на два шага. – Не по протоколу, товарищ майор, получается, не по правилам.
Красавицы оказались перед Комбатом, поклонились. Первая подала хлеб.
Комбат замялся.
– Ну, бери, бери, Борис Иванович, пробуй! – подсказал Порубов. – Это из моей пекарни. Когда привезли, был горячий.
Комбат отломил кусочек хлеба. Из-под корки поднялось облачко пара.
Макнул в солонку, положил в рот. И тут же ожила литровая бутыль, шведский «Абсолют» наполнил стограммовые стаканы, и девушка придвинула поднос к Рублеву.
Тот взял водку, посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь толкнет под локоть и не даст донести до рта драгоценный напиток.
Мишаня тоже взял стопочку:
– Со свиданьицем, – сказал он, чокаясь с Рублевым и тоже отламывая кусок хлеба от каравая.
Водка была хороша, особенно в такую сырую погоду.
– Ну, а теперь по машинам или по коням! – сказал Порубов и махнул оркестру. Тот вновь грянул марш.
