партию перед отправкой вагонов. Поедешь на машине с мигалкой, загрузите в вагоны все, на овоще-базе не должно остаться даже следов от ваших ботинок. Ты меня понял? Потом встретимся. Но перед этим у меня к тебе есть одно поручение-Виталий насторожился. Хороших поручений от Сундукова он не ожидал, к тому же Виталий понимал, более опасное дело Сундуков приберег напоследок. Так делают все люди, ничего нового в этом нет.
– Матвея Толстошеева ты знаешь?
– Как же, знаю, – Виталий не спешил давать свою оценку личности Толстошеева, которого недолюбливал.
– Он собрался нас сдать.
– Как?! – выдохнул Виталий. И тут же нашелся. – Ну, гнусный урод!
– Он собирается это сделать в ближайшие дни, ждет лишь удобного момента. Я бы не хотел, – философски заметил Сундуков, – но его жизнь – угроза всем нам. Ты понимаешь, чего я хочу? – Чего ж тут непонятного.
– Это пройдет отдельной статьей твоей зарплаты. Могу сказать, что заплачу щедро. Как ты себе это представляешь?
– Как хотите, Антон Михайлович. Можно несчастный случай устроить – показательный… А когда надо?
– Се-го-дня, – по слогам произнес Сундуков. – И сегодня же вечером с грузом ты уезжаешь из Москвы в Старокузнецк.
– Понял.
– Только смотри, аккуратно и осторожно. Ты, Виталий, мне очень нужен.
Подобная похвала от Сундукова польстила Коротаеву. Он улыбнулся как можно более подобострастно.
– Сделаю, раз надо!
Сундуков не спешил, пристально глядя Виталику в глаза. Тот скреб коротко стриженный висок, затем его губы растянулись в улыбке.
– Если я решу вместе с нашей общей и одну свою личную проблему?
– Как хочешь, лишь бы это делу не навредило, – усмехнулся Сундуков.
– И у меня есть один урод, который любит языком потрепать. Давайте сделаем – два в одном?
– Как именно?
– В Москве никто не удивляется, когда взрываются машины; У Толстошеева автосервис, там стоит много крутых тачек. Если взрывается авто – это дело обыденное, как послеобеденный дождичек. Я пришлю своего урода в тачке на автосервис и уберу их обоих – сразу.
– Хитрый ты, Виталик! Ясное дело, что все будут считать, будто твой урод просто за компанию погиб с Толстошеевым.
– Так оно и случится.
– Постарайся обойтись без лишних жертв. Когда гибнет больше, чем три-четыре человека, возникает повод для больших разговоров.
– На чеченцев спишут, – рассмеялся Виталик. – Когда много людей гибнет, сразу чеченский след ищут и… не находят.
– Делай, как знаешь, деньги я тебе заплачу по прейскуранту.
Виталику не надо было уточнять, сколько будет стоить жизнь Толстошеева.
Если хозяин сказал, что заплатит, значит, деньги он получит.
«Обманывать ему нет смысла, не последний раз работаем, – подумал Виталик. – Да и овощебаза на мне, а там ни на один миллион оружия».
На том и разошлись.
Интервью, которые давали журналистам Сундуков и Ибрагим Аль Хасан в окружении всевозможных муфтиев, доставляли генералу Гаркунову одни неприятности. Журналисты подбирались к нему все ближе. И тут словно обрезало.
Сундуков стал отказывать всем, кто к нему ни обращался, мотивируя это тем, что он русский православный человек и не хочет раздувать скандал. Спецслужбы извинились перед ним, и этого достаточно. Журналисты бросились разыскивать Ибрагима Аль Хасана. Но тот не подходил к телефону, отвечала его жена:
– Извините, он нездоров и не хотел бы встречаться с журналистами.
– Да, он говорит, что удовлетворен извинениями, которые принесла русская сторона. Больше нам не звоните.
Генерал Гаркунов хоть и понимал, что игра проиграна, но отступать ему не хотелось. Наблюдение за квартирой Аль Хасана он не снял.
«Вряд ли что толковое узнаем. Если они и задумывали операцию, то мы их спугнули», – досадовал Гаркунов.
Больших расходов наблюдение не требовало. Конспиративная квартира есть, люди получают оклад. Четыре человека сменялись каждые сутки, наблюдая за окнами, сканировали стекла, прослушивали телефонные разговоры.
«Звукач» и фотограф уже сходили с ума от однообразия, творившегося в квартире Аль Хасана. Днем постоянно звучала духовная музыка, регулярно совершались намазы, а ночью Ибрагим развлекался с женой.
– Что у них за кровать? – недоумевал «звукач». – Я бы на своей югославской если бы такое недельку повытворял, так на дрова развалилась бы.
– Наверное, арабская, из кедрового массива, – произнес фотограф, глядя в окуляр прибора.
– Что-нибудь видно?
– Хрен что увидишь! Днем они разгуливают с открытыми окнами, теперь шторы задернуты.
– Толку от них нету! – «звукач» сдвинул наушники на затылок. – Я хоть десять арабских слов выучил, – похвастался «звукач», – «дай», «на», «быстрей», «уходи», «хорошо»…
– Полиглот ты наш. А мне-все это по фиг. Скорее бы иорданец убрался на родину.
– За нашими, славянами, следить интереснее. Те хоть пьют, а по пьяни обязательно за жизнь говорят. Таких историй наслушаешься, что потом в зеркало смотреть стыдно.
– Работа у нас такая, как у психиатра или у священника. Думаешь, попам на исповеди историй не рассказывают?
– Ничего попам не рассказывают, – «звукач» махнул рукой. – Один раз за наркодельцом следили. Тот столько денег украл, что в религию ударился. Перед иконами каждый день молился и лбом. в пол колотил. На исповедь ходил, причащался. А я, как дурак, за ним: то в ресторан, то под баню, то в храм божий. Такими деньгами ворочал, а посты соблюдал. Приходит в ресторан, и на пост только рыбное заказывает – осетрину, икорку, палтуса. Я в церкви три исповеди записал, меня тошнило, когда слушал.
– А что священник? Он не пошел в ФСБ заложить прихожанина?
– Почему заложить – преступление предотвратить. Но поздно пришел, мы преступника уже вели. Священника поблагодарили. И вот что интересно, – воодушевился «звукач», – этот же священник потом наркодельца в церкви отпевал, и на кладбище в последний путь провожал. Мы поняли, что у нас мало чего на него есть, чтобы серьезно прихватить. А тут узнали, конкуренты на него зуб имеют.
Как понимаю, управление сбросило на него конкурентам одну информацию. Ребята не на шутку рассердились, восемь пуль в него всадили. Жену не тронули, хотя он вместе с ней из подъезда выходил. Наконец-то, трахи кончились, – вслушиваясь в звуки, доносящиеся из наушников, произнес «звукач», – угомонились, – он посмотрел на часы. – Когда они начали, не помнишь?
Фотограф развернул журнал, отчеркнул ногтем запись:
– В двадцать три ноль-пять.
– Ничего себе, целый час кувыркались! У меня на все про все десять минут уходит, если сразу не обрубаюсь после дежурства. А у тебя как?
Фотограф сделал вид, что не слышит, затем, когда «звукач» уже забыл о вопросе, он
