своем блеске, и Каскету захотелось войти внутрь, посмотреть, что за великолепный властитель построил это чудо посреди безжизненной равнины, вдали от центров цивилизации и в непосредственной близости к варварскому быту деревень.
Он долго блуждал по таинственному чертогу, но ни разу обитатели его не попались ему на глаза. И хотя не было здесь стонущего плача, снаружи неумолчным воем надрывающего уши, была здесь вместо этого какая-то тоска, безысходность, ощущение безвозвратного падения и отсутствия всякой надежды, чувствующееся в каждом новом открывающемся переходе, в каждой колышущейся пурпурной портьере, в каждом бледном бюсте, которому не хватало только венчающего силуэта Ворона.
Неожиданно Каскет вышел в большой освещенный зал. Казалось, здесь были только занавеси, белые как снег, занавеси легкие, развевающиеся по ветру, занавеси прозрачные, и Каскету показалось поначалу, что занавеси заменяют стены этому залу. Но, кроме занавесей, было в этом зале и нечто попримечательней. В зале находилась женщина, и когда Каскет увидел ее лицо, лишь оно запечатлелось в его памяти. Это было странное лицо. И вроде не было в нем ничего необычного, в этом лице, — тонкое, бледное лицо, — но сквозь него виделось другое лицо, лицо, которое невозможно было описать словами, лицо милосердное, но печальное, доброе, но слишком грустное, чтобы быть по-настоящему добрым. Глаза светились понимающей любовью, но любовью не конкретной и не земной, а какой-то совершенно другой любовью, которую не понять и не принять. И Каскет понял, что перед ним София, Премудрость Божья.
— Встань передо мной, Каскет, — услышал он ее голос, мелодичный, но твердый голос, которому он тотчас же повиновался. — Знаешь, кто я?
— Знаю, — пробормотал он, отводя глаза.
— Я давно вижу тебя. Не наблюдаю и не слежу, ибо в этом нет необходимости. Ты ясно виден мне, и тебе это неприятно.
— Всякому будет неприятно, когда он узнает о таком.
— Тем не менее все люди всегда на виду. Мне поручено строить и устроять этот мир. Можно найти множество недостатков в нем, великую тьму пороков, странные несовместимости бытия. Это легко устранимо, но необъяснимо средствами людей. То, что кажется вам странным, для меня закономерность. Ваша беда в том, что вы все видите исключительно со своих позиций, а они несовершенны.
— Но ты любишь людей, — сказал Каскет.
— Да, я люблю людей. — Голос ее стал еще мелодичнее. — Не то чтобы мне было велено любить людей, хотя и это тоже. Я прониклась к ним особенным чувством и не требую жертвы.
— А я не собираюсь быть жертвой и сам не буду ею, — произнес Каскет.
София испытующе смерила его взглядом.
— Почему-то я знала об этом, — сказала она, — и ожидала этого от тебя. Но ты мне не ясен. Потому-то на дороге тебе и встретился мой дворец.
Каскет кивнул.
— Дорогу осилит бредущий, — сказал он.
— Один бредущий был и до тебя, — сказала она. — Но он принес себя в жертву, дабы даровать спасение.
— Но я не бог, — возразил Каскет. — И не хочу им быть, ибо для этого нужно любить людей. Иногда я думаю, что это и есть основной, главный атрибут божества — любовь к людям. Ко всем людям! Вот этого я никогда не пойму.
— Этого и не требуется.
— Ты защищаешь людей, — произнес Каскет. — Во всяком случае, так говорят. Значит, ты их любишь. Вот так запросто появляешься перед каждым бредущим путником…
— Не перед каждым, — прервала она его. — Не каждый бредет. И не каждому дано знать тайны мира. Ты побывал в Игре. Тебе показалась странной и местность, и игра, и правила ее. Но это — axis mundi. Это мировращение. Может, тебе показалось это несолидным — бегают какие-то, галдят. Это слишком странно, чтобы быть верным. Однако это так.
— Я вовсе не преуменьшаю значение мною увиденного, — заметил Каскет. — Но мне нужно было оттуда выбираться…
— Вот именно, — сказала она. — Тебе нужно было оттуда выбираться. И для этого ты нажал невидимую кнопку, обратил необратимые процессы вспять. Теперь даже мне неизвестно, чем все это кончится.
— Зачем знать? — пожал плечами Каскет. — Будет известно в свое время.
— Это время может и не настать, — строго сказала София, откидывая голову.
— Твое дело — защитить людей от того, что может настать, — усмехнулся Каскет.
— А как ты представляешь себе свое дело? — спросила София. — Я не могу позволить тебе ломать и дальше. Это не по правилам. Это противоречит всему.
— Раз это есть, значит, этому надлежит быть, — изрек Каскет. — Такова незыблемая формула. А вот уничтожение этого будет действительно противоречить всем правилам.
София в раздумье медленно проплыла к высокому окну, за которым была видна все та же бурая равнина. Потом так же медленно кивнула.
— Вот он, неизбежный дуализм! — засмеялся Каскет. — И никуда от него не деться. Все подчиняется этому космическому цинизму. Ты сама создала мир таким, противопоставив свет и тьму.
— Я была лишь проводником высшей воли, — гневно воскликнула София. — И свет и тьма — еще не все. Есть и сумерки. Люди — сумеречны.
— Не все, — уклонился Каскет.
— Нет, все, — ударила София. — А кто нет — отступление от нормы. Патология. Это не люди.
— Очень хорошо, — поклонился Каскет, уязвленный.
— Верно, я люблю людей, — продолжала София, — со всеми их грехами. Ведь они — люди. И я заступаюсь за них перед ликом Его и перед ликами тех, кто им вредит. Хотя твое лицо не назовешь ликом.
— Харя, — подсказал Каскет. — Рожа, мурло, личина.
Она поморщилась.
— Может, и так. Но и это — лики. Они разные. Так просто не определишь твою маску, Каскет. А потому я все равно не отступлюсь от своего, ибо я — защитница. Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Ты можешь что-нибудь сказать?
— Я не отступлюсь от своего, — вызывающе передразнил ее Каскет. — Иго мое благо и бремя мое легко. Дорогу осилит бредущий.
— Сам выбирай свой путь из дворца, — рекла она.
И Каскет двинулся прямо на стену. Когда до стены оставалось совсем немного, стена исчезла, и перед Каскетом вновь оказалась дорога.
— Ты выбрал, — донесся голос Софии.
Была дорога. По ней шел человек в терновом венце. Каскет остановился.
— Quo vadis, Domine? — спросил он, когда человек поравнялся с ним. И услышал:
— В Рим, чтобы быть снова распяту.
С этими словами человек исчез. Каскет помотал головой, а потом рассмеялся.
— Значит, такова твоя участь, — напутствовал он человека.
Потом Каскет пошел своей дорогой.
Глава 9
Постепенно, не сразу, так, чтобы к нему привыкли и не кляли при первом услышании, не бежали узнавать, что это, не останавливались посреди дороги, обратившись в слух, постепенно, — звук нарастал в воздухе. Он не был ни на что похож, этот звук. К нему можно было применить все определения: и шум, и вой, и плач, и вопль, и стон, и скрежет зубов. Каскет тоже не мог разобрать, что это.
Он быстро шагал по дороге. Равнина давно уже сменилась пейзажем покинутых деревень,
