ананасы и наклеивать на них ярлык «якутский ананас», можно даже их экспортировать, но зачем?
Чтобы показать на каком-то примере, в чем состоит суть моего взгляда, я хочу вкратце рассмотреть (ни в коем случае не прибегая к тщательному анализу - не время и не место) фрагмент древнерусской повести XV века. Основной смысл этой работы заключается в том, чтобы донести до читателя очень конкретное понимание того, что, несмотря на общие мифы и архетипы, общие сказочные мотивы, одинаковые комплексы, наполнение архетипов и содержание комплексов оказывается разным. Российская психология имеет не меньше отличий от западной психологии, чем сходств с ней. И эти различия существуют не только в культуре, но и в структуре психики. Причем иногда они становятся кардинальными. Поэтому нам, уставшим от уникальности и загадочности своей русской души, имеет смысл вовремя опомниться и не спешить списывать уроки у своего «старшего западного брата», который изо всех сил старается сделать работу над ошибками. Причем он хочет сделать ее как следует, а потому не прочь потихоньку срисовать у «младшего брата» его детские каракули, в которых, как говорят психологи, можно найти то творческое зерно, которое благодаря стараниям патриархальных учителей с возрастом пропадает. Эти учителя, как пишет Мэрион Вудман, всегда знали, знают и будут знать, что правильно, а что нет.
Перед анализом конкретных ключевых эпизодов этой легенды мне представляется важным напомнить читателю о сути мифа о герое, поражающем дракона, а также о его символическом прочтении. Герой убивает змея, который является настоящим бедствием для жителей какого-то царства, города или селения. Возможно, после убийства дракона он освобождает плененную им девушку (или девушек). Сам герой либо становится правителем этого царства или города (например, женившись на освобожденной принцессе), либо, как Геракл после убийства Лернейской гидры, совершает новые подвиги, предначертанные ему судьбой (как стрелок у Высоцкого: «чуду-юду уложил и убег»). Возможны и другие, менее распространенные сюжетные линии. Ключевая интерпретация этого мифа такова: А у князя был родной брат по имени Петр… Услыхав от брата своего, что змей назвал того, от чьей руки ему надлежит умереть, Петр стал думать без колебаний и сомнений, как убить змея. Только одно смущало его - не ведал он ничего об Агриковом мече.
Было у Петра в обычае ходить в одиночестве по церквам. А за городом стояла в женском монастыре церковь Воздвижения честного и животворящего креста. Пришел в нее Петр помолиться. И вот явился к нему отрок, говоря: «Княже! Хочешь, я покажу тебе Агриков меч?» Он… ответил: «Да, увижу, где он!» Отрок… показал князю в алтарной стене меж: плитами щель, а в ней лежит меч… Петр взял тот меч, пошел к брату и рассказал ему обо всем. И с того дня стал искать подходящего случая, чтобы убить змея.
А дальше дается очень интересное описание поединка с драконом, которое я приведу полностью:
Каждый день Петр ходил к брату своему и к снохе своей… Раз случилось ему прийти в покои к брату своему, и сразу же от него пошел он к снохе своей, в другие покои, и увидел он, что брат его у нее сидит. И, пойдя от нее назад, встретил он одного из слуг брата и сказал ему: «Вышел я от брата моего к снохе моей, а брат мой остался в своих покоях, и я, нигде не задерживаясь, быстро пришел в покои к снохе моей и не понимаю и удивляюсь, каким образом брат мой очутился раньше меня в покоях снохи моей?» Тот же человек сказал ему: «Господин, никуда после твоего ухода не выходил твой брат из покоев своих!» Тогда Петр уразумел, что это козни лукавого змея. И пришел он к брату и сказал ему: «Когда это ты сюда пришел? Ведь я, когда от тебя из этих покоев ушел и, нигде не задерживаясь, пришел в покои к жене твоей, то увидел тебя сидящим с нею и сильно удивился, как ты пришел раньше меня. И вот снова сюда пришел, нигде не задерживаясь, ты же, не понимаю как, меня опередил и раньше меня здесь оказался?» Павел лее ответил: «Никуда я, брат, из покоев этих, после того как ты ушел, не выходил и у жены своей не был». Тогда князь Петр сказал: «Это, брат, козни лукавого змея - тобою мне является, чтобы я не решился убить его, думая, что это ты - мой брат. Сейчас, брат, отсюда никуда не выходи, я же пойду туда биться со змеем, надеюсь, что с Божьей помощью будет убит лукавый этот змей».
И, взяв меч, называемый Агриковым, пришел он в покои к снохе своей и увидел змея в образе брата своего, но, твердо уверившись в том, что не брат это его, а коварный змей, ударил его мечом. Змей же, обратившись в свое естественное обличье, затрепетал и умер, обрызгав блаженного князя Петра своей кровью…
Попробуем немного поразмышлять над этой проблемой, взяв конкретную и очень известную русскую средневековую легенду, позже ставшую повестью. Налицо все характерные признаки мифа об убийстве дракона. То есть тема, безусловно, существует. Однако наряду с ней рассмотрим не менее важные вариации. Одна из них, и, наверное, основная, состоит в том, что змей принимает обличье Павла (правителя) и соблазняет его жену. Рассмотрим ряд возможных интерпретаций этой особенности сюжета:
Змей (Великая Мать) и Павел (патриарх-правитель) соотносятся как внутреннее и внешнее, содержание и форма;
Змей (в облике Павла) является его патриархальной тенью, его альтер-эго; Змей силой овладевает его женой (Великая Мать, пожирающая развивающуюся женственность);
Змей принимает обличье Павла - брата Петра (мотив двойника; герой уничтожает Великую Мать, тень Отца-Патриарха ценой попадания патриархальной тени - змеиной крови [см. главу 7]);
Змей (Великая Мать) знает о своей гибели и предрекает ее (осознание своей роли и гибели - факт жертвоприношения в чистом виде);
Петр сознательно убивает Змея, принявшего образ Павла (то есть осознанно приносит в жертву брата).
Каждая из этих интерпретаций имеет право на существование. Более того, фактически ни одна из них не противоречит остальным. Но все-таки ключевым моментом являются два последних обстоятельства, которые свидетельствуют о том, что совершается скорее не убийство, а жертвоприношение. А теперь обратимся к Мэрион Вудман:
Миф о солярном герое, открывающем в сражении с драконом путь к самопознанию, чрезмерно перегружен убийством. Присущая этому мифу энергия уже иссякла, и сейчас мы боремся с насилием, вызванным ее воздействием.
Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противоположность между материей и духом; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, а стремится к разрушению во имя вечного мрака.
Здесь я не удержусь от того, чтобы привести строчку из марша авиаторов, в котором нас прямо-таки распирает от гордости за свой разум, который нам дал «вместо сердца пламенный мотор». Какие еще нужны комментарии?
Потерялся символический смысл убийства как жертвоприношения, ведущего к трансформации. Трансформация приводит к потоку энергии, направленному из бессознательного в сознание. Когда убийство дракона обрело определенную форму, мать превратилась в конкретную материю…
Трансформация отношений может произойти только в процессе истинного понимания разницы между убийством и жертвоприношением. В обоих случаях уничтожается или подавляется энергия, но мотивы этого уничтожения совершенно разные. Убийство уходит своими корнями в потребности эго во власти и доминировании. Жертвоприношение имеет своим истоком подчинение эго управляющему центру Самости… Очень часто мы лишь ретроспективно можем распознать, что есть что.
Итак, уважаемый читатель, я попытался убедить Вас в том, что в древнерусской легенде, довольно экстравагантной версии мифа о солярном герое, фактически идет речь не об убийстве, а о жертвоприношении. Более того, как известно, в повести существуют два мотива, и как раз второй из них - мотив о мудрой деве*. В повести это - Феврония', именно то просветленное женственное сознание, о котором говорит Мэрион Вудман:
Привнесение такого просветленного женственного сознания, которое в Ветхом Завете идентифицируется с образом Софии, или женской мудрости, оказывается для нас серьезной альтернативой патриархальному мифу об убийстве дракона.
После ряда непростых испытаний совершается бракосочетание Петра и Февронии, на символическом языке - священный брак солярного героя и мудрой девы, а на языке глубинной психологии - интеграция преодолевший свой страх развитой маскулинности и осознающей себя женственности. Таким образом, сюжет древнерусской легенды XV века мог бы служить прекрасной иллюстрацией к первой главе
