Джордж вспомнил, что его представили толстяку примерно его возраста, который откликался на это имя.
— Стыд и страм, — сказала Билли. — Бэби еще совсем дитя, это ее первый спектакль. Я случайно знаю, что в Нью-Йорке очень симпатичный парень сходит по ней с ума, хочет жениться. А этот шар, я уверена, играет нечисто. С неделю назад он принюхивался ко мне, но я не так проста. Наверно, считает, что с Бэби легче. С ней говорить бесполезно, она в полном восторге. Вот еще это плохо на сцене: становишься такой дурой! Ну, ладно. Интересно, сколько же времени требуется нашему толстяку, чтобы достать мою почту? Эгей, где вы там?
Появился Мак с письмами.
— Виноват, мисс. Недоглядел, поставил вас на букву «Т».
— Все хорошо, что хорошо кончается. «Поставь меня на букву „Т“. Хорошее начало для песни, Джордж. Не обращайте на меня внимания, я копаюсь в почте. Могу поспорить, половина — записочки от поклонников. Вчера, между первым и вторым актами, я получила целых три. Никак не пойму, почему мещане и знать считают меня доступной только из-за того, что у меня золотистые волосы, причем — совершенно настоящие, и я честно зарабатываю фальшивым пением!
Мак вальяжно подпер стену здания и возобновил разговор.
— Вы, наверное, радуетесь, сэр?
Джордж подумал. Да, с тех пор, как пришла Билли Дор, ему получше, но все равно он еще не в своей тарелке.
— Должен, вроде бы, но не радуюсь.
— А! Устали значит. По-французски -блязе. Избаловались, вот я что скажу. В Америке тоже хвалили?
— Да. Она больше года шла в Нью-Йорке, а теперь еще в трех других местах.
— Я и говорю. Вы и забурели. Объелись успехом, как говорится. — Голова у Мака закачалась, как луна душной летней ночью. — Вы неженатый, а?
К этому моменту Билли Дор завершила просмотр корреспонденции, смяла письма в большой комок и отдала его Маку.
— Почитайте на досуге, Мак. Если придет в голову, что вы — не Спиноза, пробегитесь по ним взором и утешьтесь, умных людей мало. Что вы такое говорили — женат, неженат?
— Мы тут с мистером Бивеном беседуем, что он избаловался.
— Избаловался ты, Джордж?
— Мак так считает.
— А почему, мисс? — риторически вопросил Мак.
— Это вопрос не ко мне, — сказала Билли. — Я тут ни при чем.
— А потому, что неженат. Вы ж неженаты, так или не так?
— Я ничего не говорил, но это так.
— Вот видите! Много чего можно делать, а все равно устанешь, если никто тебя не похлопает по спине. Да я и сам, когда жил один… Бывало, случится поставить наверняка, кое-что и цапнуть, а все ни к чему. Зато вот теперь, если кто из этих, что сюда ходят, подкинет мне верняк, выиграю малость, так принесу домой и вывалю на стол, чтобы она хоть как обрадовалась.
— А если проиграете?
— Тогда ей не говорю, — просто ответил Мак.
— Да, Мак, вы овладели секретом счастья.
— Какой там секрет, сэр! Просто надо найти подходящую жену, и чтоб был дом, чтоб было куда прийти.
— Ну, Мак, — сказала Билли восхищенно, — вы прямо как песню поете, как романс, только что без цветов и без луны. И ведь совершенно правы; мне тоже подавай простую, семейную, домашнюю жизнь. Если бы я нашла подходящего человека, который не знал бы меня тут, в этой дребедени, я бы немедленно пошла к алтарю под музыку Мендельсона. Уходишь, Джордж? Не забудь, в три тридцать репетиция.
— Пойду куплю вечерние газеты, отправлю пару телеграмм. Пока.
— Увидимся у Филиппи.
Мак провожал глазами удаляющуюся спину, пока Джордж не скрылся за углом.
— Хороший человек, приятный, — сказал он. — Жаль, что у него такая мерехлюндия. Это все от ихнего искуйства, я так думаю.
Мисс Дор нырнула в свой ридикюль, достала пуховку и стала припудривать носик.
— Композиторы — они все чокнутые, Мак. Я играла в одной постановке, так режиссер пенял композитору, что в партитуре нет ни одного мелодичного номера. Тот соглашался, но возражал, что самое главное в его музыке — это ее аромат. Они все такие. Видимо, джаз вредно действует на мозги. Впрочем, Джордж в полном порядке.
— А вы давно его знаете, мисс?
— Лет пять. Я была машинисткой в издательстве, там печатали его песни. Да, вот еще что — успех не вскружил ему голову. Он зарабатывает такие деньги, Мак, что это даже грешно. Носит тысячедолларовые бумажки вместо белья, зимой и летом. Но все тот же Джордж, как тогда, когда он ошивался на Бродвее, надеясь всунуть пару номеров в какое-нибудь старое шоу. Нет-нет, запишите в дневнике, Мак, отметьте на манжете: Джордж Бивен — парень что надо. Козырный туз.
Джордж, которому этот панегирик мог бы согреть душу, брел между тем по Шафтсбери-авеню, еще сильнее печалясь. Солнце временно скрылось, и норд-ост сновал вокруг него, как игривый щенок, шлепая его холодной лапой, утыкаясь ледяным носом в лодыжки, отпрыгивая, наскакивая, словом — ведя себя так, как свойственно всем норд-остам, когда им случится подкараулить жертву, вышедшую из дома без плаща. Джорджу было совершенно очевидно, что солнце и ветер — двое жуликов, работающих на пару. Солнце заманило его щедрыми обещаниями, притворной благорасположенностью — и доставило прямо в руки ветру, который обшаривал его с проворностью и тщательностью карманника. Он ускорил шаги, и ему подумалось: неужели он настолько впал в маразм, что у него разлилась желчь?
Он тут же отбросил эту мерзкую мысль, но все-таки, все-таки должно же быть какое-то объяснение его депрессии. Мак совершенно прав — у него есть все, что только нужно для счастья. При всей его популярности в Америке, он впервые появился в Лондоне и, несомненно, снискал огромный успех; однако не испытывал никакой радости.
Он дошел до Пиккадилли и свернул к западу. И вдруг, как раз напротив входа в клуб «Туда-сюда», его осенило, пелена спала с его глаз, он все понял: депрессия — от скуки, скука — от одиночества. Мак, человек солидных мыслей, и в этом прав. Решение всех проблем в том, чтобы найти подходящую девушку и основать дом, куда можно вернуться вечером. Он даже удивился, что до сих пор искал где-то еще объяснения своей хандре. Это тем более непостижимо, что добрых восемьдесят процентов всех стихов, которые он использовал в мюзиклах, содержало, пусть на заднем плане, именно эту мысль.
Джордж совсем размечтался, можно сказать — рассиропился, словно остался один в каком-то столпотворении счастливых пар. Такси, набитые счастливыми парами, сновали туда и сюда. Проходящие автобусы кряхтели под тяжестью парочек. Даже полицейский на той стороне улицы осклабился на порхнувшую мимо продавщицу, и она улыбнулась в ответ. Единственная во всем Лондоне особа женского пола, не имеющая явно выраженного довеска, — вон та девушка в коричневом, неспешной походкой приближающаяся к нему по тротуару и оглядывающаяся с таким видом, словно она находит Пиккадилли новым и вдохновляющим зрелищем.
Насколько Джордж мог разглядеть, это была в высшей степени хорошенькая девушка, маленькая и изящная, с гордой посадкой чуть склоненной головы и упругой походкой. Если говорить прямо, это была в точности такая девушка, какую он мог бы любить со всей накопившейся преданностью старого двадцатисемилетнего хрыча, не разбазарившего ни грана свой натуры в каких-нибудь дурацких флиртах. Он начинал уже плести кружева романтической истории, где она играла главную роль, но холодный разум тут же взял свое. В тот самый миг, когда он приостановился, наблюдая, как она пробирается сквозь толпу, норд-ост процарапал ледяным когтем вдоль позвоночника, и это леденящее прикосновение отрезвило его. Сейчас окажется, с горечью подумал он, что она спешит на свидание с каким-нибудь гадом. Кроме того, нет никаких шансов познакомиться с ней. Нельзя же, в самом деле, просто подойти на улице к незнакомой
