Я умолк. Мне казалось, я был чрезвычайно красноречив и она, конечно, все поняла. Сейчас она вздохнет, покоряясь судьбе, скажет: «Ну что ж, наверное, вы правы. Теперь я это ясно вижу». Но ничуть не бывало, Стиффи заголосила еще громче, и я обратился к Дживсу, который до сих пор не произнес ни слова:
— Дживс, вы следите за развитием моей мысли?
— С большим вниманием, сэр.
— Вы согласны, что план, который они придумали, неминуемо привел бы к катастрофе?
— Да, сэр. Он, несомненно, сопряжен с рядом серьезнейших трудностей. Вы позволите мне предложить другой?
Я ушам не поверил.
— Вы что же, хотите сказать, что нашли выход?
— Мне кажется, да, сэр.
Едва он произнес эти слова, рыдания Стиффи прекратились. Наверное, другого средства не сыскалось бы во всем мире. Она села, ее лицо горело страстным нетерпением.
— Дживс, неужели?
— Да, мисс.
— Дживс, вы чудо, вы прелесть, вы душка!
— Благодарю вас, мисс.
— Выкладывайте, Дживс, — попросил я, садясь в кресло и закуривая новую сигарету. — Конечно, хочется надеяться, что вы действительно нашли выход, хотя лично я никаких возможностей не вижу.
— Может статься, мы найдем их, сэр, если сыграем на особенностях психологии.
— Ах вот как, на особенностях психологии?
— Да, сэр.
— Вы имеете в виду психологию индивидуума?
— Именно так, сэр.
— Понятно. Дживс — тончайший знаток психологии индивидуума, — объяснил я Стиффи, которая, естественно, ничего не знала о Дживсе, для нее он был всего лишь безмолвная тень, которая незаметным движением подавала ей картофель, когда она у меня обедала. — Он видит людей насквозь. И о каком индивидууме вы подумали, Дживс?
— О сэре Уоткине Бассете, сэр.
Я в сомнении нахмурился.
— Вы предлагаете попытаться смягчить старого человеконенавистника? По-моему, это дело безнадежное, разве что кастет применить.
— Вы правы, сэр. Смягчить сэра Уоткина нелегко, вы правильно заметили, что он чрезвычайно упрям и его характер не поддается формированию. Мне пришло в голову другое: попробовать сыграть на его отношении к вам. Сэр Уоткин терпеть вас не может, сэр.
— Я тоже его терпеть не могу.
— Верно, сэр. Тут важно, что он испытывает по отношению к вам сильнейшую неприязнь, и, если вы объявите ему, что вы и мисс Бинг помолвлены и желаете как можно скорее соединиться в супружеском союзе, для него это будет тяжелый удар.
— Как! Вы хотите, чтобы я сказал ему, что мы со Стиффи любим друг друга?
— Совершенно верно, сэр.
Я затряс головой.
— Не вижу в этом никакого смысла, Дживс. Конечно, неплохо посмеяться, глядя, как осатанеет старый прохвост, но в плане практическом такой шаг ничего не дает.
Стиффи тоже была явно разочарована. Она ожидала едва ли не чуда.
— По-моему, Дживс, полная чепуха, — сказала она. — Ну, и что будет потом?
— Если позволите, мисс, я объясню. Реакция сэра Уоткина, как правильно предположил мистер Вустер, будет иметь определенный и ярко выраженный характер.
— Да он на потолке повиснет.
— Совершенно верно, мисс. Очень выразительный образ. А если в это время появитесь вы и убедите дядю, что мистер Вустер ввел его в заблуждение и на самом деле вы помолвлены с мистером Пинкером, я думаю, с его души свалится камень и он благосклонно примет ваш союз с этим джентльменом.
Лично я в жизни не слышал подобного бреда и всем своим видом это показал. Зато Стиффи пришла в восторг и закружилась в вальсе.
— Дживс, это потрясающе, потрясающе!
— Мне кажется, мисс, успех обеспечен.
— Конечно, обеспечен. Гениальный план! Вы только представьте, Берти, дорогой, как он разъярится, когда вы скажете ему, что я согласилась выйти за вас замуж. А потом я признаюсь: «Нет, дядя Уоткин, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, на самом деле я хочу выйти замуж за чистильщика сапог», да он заключит меня в объятия и пообещает прийти на свадьбу и плясать до упаду. А когда узнает, что мой избранник — дивный, изумительный, необыкновенный человек по имени Гарольд Пинкер, он будет на седьмом небе от счастья. Дживс, вы лапочка, вы ласточка, вы симпампушка.
— Благодарю вас, мисс. Я доволен, что доставил радость.
Я встал с кресла. Все, с меня хватит. Я спокойно терплю, когда в моем присутствии несут чушь, но нельзя же доходить до полного идиотизма. И я ледяным тоном объявил Стиффи, которая продолжала в упоении кружиться:
— Стиффи, я возьму блокнот с собой сейчас.
Она на минуту остановилась.
— Ах, блокнот. Он вам нужен?
— Да. И немедленно.
— Я отдам вам его после того, как вы поговорите с дядей Уоткином.
— Вот как?
— Да. Не подумайте, что я вам не доверяю, Берти, дорогой, но мне будет гораздо приятнее, если вы будете знать, что он все еще у меня. Я уверена, вам приятно доставить мне радость. Так что в путь, сразите дядю наповал, а потом поговорим.
— В путь я, конечно, отправлюсь, — холодно сказал я, — но сражать его наповал — благодарю покорно. Представляю себе картину — я сразил старого хрыча наповал!
Она захлопала глазами.
— Берти, вы так говорите, будто отказываетесь принять участие в этом плане.
— Слава Богу, догадались.
— Неужели вы предадите меня? Нет, не верю!
— Еще как предам. И получу от этого большое удовольствие.
— Вам не нравится план?
— Не нравится. Дживс давеча сказал: он доволен, что доставил радость. Так вот, мне он никакой радости не доставил. Я считаю, мысль, которую он высказал, не сделала бы чести и пожизненному обитателю сумасшедшего дома, удивляюсь даже, как он до такого опустился. Будьте любезны, блокнот, Стиффи, и поживее.
Она молчала.
— Я не исключала, что вы можете так поступить, — наконец проговорила она.
— А теперь знаете это точно, — отозвался я. — Блокнот, Стиффи, будьте любезны.
— Никакого блокнота я вам не дам.
— Прекрасно. Сейчас же иду к Пинкеру и все ему расскажу.
— Великолепно. Ступайте. Но не успеете вы отойти от дома, как я уже буду в библиотеке и все расскажу дяде Уоткину.
Она вздернула подбородок, явно считая, что ловко перехитрила противника, и, вдумавшись в сказанное ею, я был вынужден признать, что она и в самом деле ловко меня перехитрила. Я совершенно выпустил из виду возможность такого поворота
