Соответственно, вернувшись через десять минут, Билл застал в галерее вполне ожившего лорда. Однако, поскольку суровое лицо редко выражало какие-либо чувства (обнаруживая явное сходство с заспиртованной лягушкой), то Билл первым делом поспешил выразить соболезнования – словесную замену молчаливого рукопожатия или сочувственного похлопывания по спине.
– Мне страшно жаль, – произнес он тоном, каким говорят с безнадежно больным.
– Э?
– Насчет картин.
– А, насчет них! Плюньте и разотрите, – весело сказал лорд Аффенхем. – Ошарашил он меня, да, но мужчина должен стойко переносить удары. Легко досталось, легко ушло, я так считаю. Надо, конечно, представлять, как это случилось. Я ведь далеко не первый виконт. Шестой. Значит, пять виконтов до меня, все нуждались в наличности, а картины только и ждут, чтоб их обратили в деньги. Ну и обратили. Что ж, молодцы. Думаю, дядя Грегори, который оставил их мне, хорошенько погрел руки. Вечно сидел без гроша. Был у него пунктик, ставить на лошадь, которая приходит десятой. В день расчетов все букмекеры за ним гонялись. Помню, мой старикан говорил, жаль, не получаю хоть фунта всякий раз, как братец Грегори улепетывает по Пикадилли. Форму, конечно, это поддерживает, да.
Билл вздохнул с облегчением. Он не ожидал услышать столь бодрых слов, особенно после телефонного разговора с мистером Гишем. Мистер Гиш, услышав дурную весть, впал в безутешное горе.
– Ну, я рад, что вы приняли это по-философски.
– Э?
– Боялся я, вы расстроитесь.
– А чего расстраиваться? Ну, потерял день. Вот только Джейн, та огорчится. Думала, картины помогут вернуть семейный достаток. Пойду, позвоню
– И я пойду. Мне надо с ней поговорить.
– Выразить сочувствие?
– Нет, сделать предложение.
– Лопни кочерыжка! Так я был прав. Втюрились?
– Не без того.
– Быстро.
– Мы, Холлистеры, такие. Видим, влюбляемся, действуем. Voila!
– Простите?
– Французское выражение. Означает «вот вам, пожалуйста». Надо сказать Джейн. Она думает, я знаю по-французски только «L'addition» и «O-la-la!»
Стоя возле телефона, пока его спутник громогласно пересказывал новость, Билл слушал, и его нетерпение росло. Он торопился излить свою душу, каждая потерянная минута казалась годом.
– Ну, – сказал лорд Аффенхем, – вот, пожалуйста. Voila! Э? Я сказал: «Voila!» Не дури, конечно расслышала. Вермишель, Устрицы, Антрекот…
Билл не выдержал.
– Дайте мне.
– Да, забыл. Джейн, не отключайся. Тут с тобой хотят поговорить.
Билл выхватил трубку, и лорд Аффенхем сказал ему:
– Выбирайте слова, мой мальчик, не огорошьте ее.
– Не огорошу. Джейн? Это Билл. Послушайте, Джейн, это важно. Согласны вы стать моей женой?
– Вот этого я и боялся, – сказал лорд Аффенхем, неодобрительно качая головой. – Помню старикан читал мне в детстве стихи. Про такого Альфонсо и такую, знаешь, Эмилию. Как там? Ведь наизусть помнил. Ах, да: Альфонсо, что был горд и тверд и тот еще нахал, восстал и этой та-ра-ра Эмилии сказал…
Билл положил трубку. Вид у него был оторопелый.
– Моею будешь и привет, скажи одно лишь слово. – О, да, – Эмилия в ответ, – готова, как корова. – Он пристально вгляделся в Биллово лицо. -По вашему выражению я заключаю, что Джейн ответила иначе?
– Ничего она не ответила. Поперхнулась и повесила трубку. Лорд Аффенхем мудро кивнул. В его молодости девушки частенько, поперхнувшись, вешали трубку, и это ничего хорошего не сулило.
– Я говорил, не огорошьте. Видите, что получилось? Она решила, что вы ее разыгрываете.
– Разыгрываю?
– Подкалываете. Поднимаете на смех. А что бы вы подумали, будь вы девушка, и тип, которого вы еле знаете, высунул бы голову и крикнул: «Ты! Давай поженимся»? Никакого такта, никаких предисловий, раз-два, словно на чай с бутербродами пригласил.
Насколько осмотрительней, подумал лорд Аффенхем, ведет себя в подобных обстоятельствах самец большой индийской дрофы! Как сообщают «Чудеса пернатого мира», почувствовав к самке этой дрофы нечто большее, чем простая дружба, он не орет по телефону, но распушает хвостовые перья, раздувает грудь и прячет в нее усы, выказывая тем самым и такт, и здравомыслие. Лорд Аффенхем уже собирался пересказать это Биллу, когда тот заговорил сам.
– Думаете, я поторопился?
– Мне так показалось.
Билл задумался.
– Да, наверное. А мне и в голову не пришло.
– Вообще, не делайте предложения по телефону. Помню в 1920 влюбился я в одну девушку, Дорис ее звали. Звоню ей и говорю: «Я тебя люблю, люблю, люблю. Пойдешь за меня замуж?», а она отвечает: «А то как же. Конечно, пойду».
– Значит, все хорошо?
– Куда там! Я перепутал номера и позвонил не Дорис, а Констанс, которую на дух не переносил. Еле выкрутился.
– Мне тоже надо выкручиваться. Садитесь в машину, едем к вам. Я все ей объясню.
– Ее не будет дома. Она собралась к подруге, а вы знаете, что бывают, когда встречаются девушки старой школы. Вернется не раньше полуночи.
– Мне надо ее увидеть.
– Приезжайте завтра. К семи. Смокинг можете не надевать.
Билл одобрительно взглянул на виконта. Возможно, он и чудаковат, но его посещают на удивление удачные мысли.
– Приеду. Спасибо огромное.
– Обещаю вам прекрасный ужин. Джейн стряпает – пальчики оближешь.
– Она еще и стряпает?
– Должны бы знать. Она готовила ужин Твайну, ну, когда вы приезжали. Ведь вкусно было?
– Еще бы! Я только сегодня утром кому-то говорил. А почему ее вдруг понесло готовить Твайну?
– Она с ним помолвлена.
– Помолвлена? Что вы хотите сказать?
– В каком смысле?
– Она собирается за него замуж?
– Говорит, что да.
В ранней юности, занимаясь боксом, Биллу несколько раз случалось угодить челюстью в то самое место, куда противник угодил кулаком, и возникало странное впечатление, будто верхняя часть черепа резко отделилась от нижней. Сейчас он испытывал нечто сходное. Он зашатался и упал бы, если бы во что-то не вцепился. Это оказался локоть лорда Аффенхема, который (лорд, а не локоть) издал тот же звук, что недавно, в саду Мирной Гавани.
Билл еще не очухался.
– Ой, извините, – сказал он. – Я вас придавил?
– Как тонна кирпичей. Зверская боль. Что стряслось? Голова кружится?
