– Что такое?
– Ты не мог бы меня понести?
– Нет. – Эмери понимал, что должен объяснить, но был в состоянии думать только о направленном ему в спину ружье. – Нам нужно идти. Ты уже большая девочка. Пошли, милая.
– Я хочу домой.
– И я тоже, милая. Мы туда и направляемся. Идем, здесь не так уж и далеко. – Эмери рискнул бросить быстрый взгляд на озеро, на этот раз он увидел далекий отблеск льда, залитого голубоватым светом. Больше для себя, чем для испуганного ребенка пробормотал: – Кто-то плавает на катере.
Никто – во всяком случае, ни один человек в здравом уме – не станет спускать катер на воду в такое время года. Все лодки давно на берегу, где благополучно дожидаются весны.
Эмери снял очки, сунул их в карман куртки и посмотрел назад. Линкольн Джен уже скрылся бы в темноте, если бы не мигающий красный свет габаритных огней. Пока он смотрел, огни погасли.
– Они грабят машину, – сказал он Эйлин. – Только что сняли генератор или аккумулятор.
Она ничего не ответила, и он снова зашагал в сторону дома, подняв повыше воротник, чтобы хоть немного прикрыть уши. Ветер дул слева; а справа он чувствовал тепло сочащейся крови, постепенно пропитывающей одежду. Слабое кровотечение, так ему казалось, – значит, он получил легкое ранение и обязательно выживет. Это была мягкая охотничья пуля, но она пролетела совсем небольшое расстояние, поэтому не успела заметно расшириться – скорее всего, она лишь немногим превышала тридцатый калибр, когда вошла ему в бок.
Следовательно, жизнь будет продолжаться, по крайней мере, еще некоторое время. Возможно, у него возникнет искушение отдать свое тело озеру – пройти по тонкому льду, пока он не подломится под ним, и его жизнь, начавшаяся в околоплодных водах, закончится в ледяной воде озера. Или лечь на снег, истечь кровью и замерзнуть. Однако он не может оставить здесь Эйлин, хотя она прекрасно и сама найдет дорогу до хижины – если будет просто идти по дороге вперед.
– Смотри, – сказала Эйлин, – вон видно дом.
Она отпустила его руку, чтобы показать, и Эмери понял, что так и не надел перчаток, которые остались лежать в карманах.
– Он закрыт на зиму, милая. У тебя есть перчатки?
– Я не знаю.
Он заставил себя быть терпеливым.
– Послушай, если у тебя есть перчатки или рукавички, надень их. – Эйлин, напомнил себе Эмери, была лучшей ученицей класса, ее сочинениями мог бы похвастаться студент колледжа, да и математикой она овладела с удивительной легкостью.
– Наверное, эти леди взяли и не вернули их мне.
– Тогда надень мои. – Он протянул Эйлин свои перчатки.
– У тебя руки замерзнут.
– Одну я могу положить в карман, видишь? А другой буду держать твою руку, так что одна перчатка согреет нас обоих.
Может, им удастся забраться в темную хижину соседей, неважно, закрыта она или нет.
– Я попробую взломать замок, – сказал он. – Там должны быть дрова и спички, может быть, даже есть телефон.
Однако двери были массивными, а замок надежным; окна закрывали ставни, как и в его хижине.
– Здесь часто залезают в дома, – сказал Эмери, – с тех пор, как заасфальтировали дорогу. Люди приезжают к озеру и видят эти домики
– Еще далеко?
– Не очень. Может быть, миля. – Он вспомнил свои предположения. – Ты далеко убежала, милая?
– Нет, кажется, не очень.
– Я так и думал.
Эмери снова обратил внимание на дорогу. Стало еще темнее, приближалась ночь, снег почти засыпал оставленную линкольном колею, и ее было практически невозможно различить. Приподняв рукав, Эмери взглянул на часы, было почти шесть.
– Мне они не понравились, – сказала Эйлин, – эти леди.
– Меня бы удивило, если бы было иначе.
– Они забрали мою одежду. Я сказала, что сниму сама, но они не обращали на мои слова никакого внимания, а сами не понимали, как это сделать. Просто тянули и тянули, пока не сорвали.
– Прямо здесь? В снегу? – Эмери был потрясен.
– В зиккурате, но там тоже было холодно.
Он заметил сугроб, который с таким трудом преодолел линкольн, и повел к нему Эйлин
– Что ты сказала? Зиккурат?
– Угу. Еще далеко?
– Нет, – ответил он.
– Я могу посидеть здесь, а ты вернешься за мной на джипе.
– Нет, – повторил Эмери. – Пошли. Если идти быстрее, то можно согреться.
– Я правда устала. Они почти ничего не давали мне есть. Только кусочек хлеба.
Он рассеянно кивнул, сосредоточившись на быстрой ходьбе, к тому же ему приходилось тянуть девочку за собой. Эмери тоже устал – был практически на пределе. Что он напишет об этом в своем дневнике? Чтобы отвлечься от усталости и обжигающей боли в правом боку, Эмери попытался придумать несколько первых предложений.
– Я легла в постель, но было так холодно. Особенно у меня замерзли ноги, и я никак не могла согреться. А потом, кажется, я немного поспала.
Эмери посмотрел на нее сверху вниз, но было слишком темно, чтобы различить выражение ее лица.
– Эти женщины отвели тебя в зиккурат.
– Не совсем так, папа. Когда-то был такой храм в Вавилоне. А этот похож на картинку из книги.
– Они тебя поймали, – упрямо продолжал он, – отвели туда и раздели?
Если она и кивнула, Эмери этого не заметил.
– Да или нет?
– Да, папа.
– И они накормили тебя, ты немножко поспала или попыталась поспать. А потом они тебя одели и привели назад к озеру. Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
– А еще они показывали мне разные картинки, но я не очень понимала, что на них нарисовано.
– Эйлин, тебя не было часа два. Даже, наверное, меньше. Эмери думал, что девочка уже больше не может плакать, но она вдруг разрыдалась, негромко, но с таким несчастным видом, что у него сжалось сердце.
– Не плачь, милая, – сказал он и поднял ее на руки, не обращая внимания на разгоревшуюся с новой силой боль в боку.
Ветер, целый день усиливавшийся, рвал одежду, над призрачными деревьями появилась мрачная луна.
– Не плачь, – повторил он.
Спотыкаясь, Эмери брел вперед, положив Эйлин на левое плечо, отчаянно опасаясь, что снова поскользнется и упадет. Ее синтетические зимние сапожки, как и утепленные штаны, и полы курточки, совершенно обледенели.
Он не знал, как долго шел, казалось – целые мили, но вот впереди, среди мрака, заблестела далекая звезда.
– Посмотри, – сказал он и остановился, а потом повернулся кругом, чтобы его дочь тоже могла увидеть золотистый свет. – Это наша хижина. Мы доберемся до нее.
