Он сказал мне, — приляг, Успокойся, не плачь, — Он сказал, — я не враг, Я — твой верный палач. Уж не за полночь — за три, Давай отдохнем. Нам ведь все-таки завтра Работать вдвоем'. 'Чем черт не шутит, что ж, — хлебну, пожалуй, чаю, Раз дело приняло приятный оборот, Но ненавижу я весь ваш палачий род — Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!' Он попросил: 'Не трожьте грязное белье. Я сам к палачеству пристрастья не питаю. Но вы войдите в положение мое — Я здесь на службе состою, я здесь пытаю, Молчаливо, прости, Счет веду головам. Ваш удел — не ахти, Но завидую вам. Право, я не шучу, Я смотрю делово: Говори, что хочу, Обзывай хоть кого. — Он был обсыпан белой перхотью, как содой, Он говорил, сморкаясь в старое пальто, — Приговоренный обладает, как никто, Свободой слова, то есть подлинной свободой'. И я избавился от острой неприязни И посочувствовал дурной его судьбе. Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?» И я ответил: 'Вероятно, так себе… Ах, прощенья прошу, — Важно знать палачу, Что, когда я вишу, Я ногами сучу. Да у плахи сперва Хорошо б подмели, Чтоб, упавши, глава Не валялась в пыли'. Чай закипел, положен сахар по две ложки. «Спасибо!» — 'Что вы? Не извольте возражать! Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать, А грязи нет — у нас ковровые дорожки'. Ах, да неужто ли подобное возможно! От умиленья я всплакнул и лег ничком. Потрогав шею мне легко и осторожно, Он одобрительно поцокал языком. Он шепнул: 'Ни гугу! Здесь кругом стукачи. Чем смогу — помогу, Только ты не молчи. Стану ноги пилить — Можешь ересь болтать, Чтобы казнь отдалить, Буду дольше пытать'. Не ночь пред казнью, а души отдохновенье! А я — уже дождаться утра не могу, Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, Я крикну весело: остановись, мгновенье! '…И можно музыку заказывать при этом, Чтоб стоны с воплями остались на губах'. Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам, Но есть в коллекции у них и Оффенбах. 'Будет больно — поплачь, Если невмоготу'. —
