сказал:
– Хули по кочегаркам блатовать? Рогом шевелить надо. Пашем мы за свое свободное существование и как можем. Он вас в блудную волокет.
Вадим опять указал на Билеткина.
– Ему выгодно мутить. Там замутил поганку, здесь плесканул керосина и, глядишь, среди порченых проскочил.
Упоров натянул кожаную кепку и подождал. А его уже никто не перебивал, его уже слушали с нужным вниманием.
– Вас здесь собрали по натырке администрации. Ей что надо? Чтоб мы кентовали? Хрен в рот! Чтобы мы врагами жили и клали друг дружку. Но я вам не враг. Даже тебе, Роман. Хоть ты и приличная сволочь. До свидания!
Он все сделал красиво, и его никто не тормознул. Уже за порогом подумал – на Том Свете ничего подобного быть не должно, иначе зачем он нужен, Тот Свет?
Двери за спиной скрипнули еще разок расслабленной пружиной. Вадим не обернулся, при том, что знал: там есть кому ударить в спину. Он решил – за спиной остался тот, кто хотел с ним объясниться по- хорошему, быть понятым. Тем более не стоило останавливаться, чтобы не расслабиться и не нагружать себя излишней заботой о чьей-то душе. Не твое это дело…
Чтобы отвлечься, он предпринял новую попытку мысленно обратиться к Тому Свету. Перешагнув кучу шлака, утопив сапог в вытаявшую грязь, не огорчился, поворачивая картину мира наизнанку. Однако она никак не выворачивалась. Мысль о предстоящей беседе с партийным секретарем – хозяином, ни с того ни с сего изъявившим желание его видеть, держала сознание в рамках жестокой реальности. Он забыл о сходке бугров и Том Свете. Он жил на этом, и у него были земные заботы обыкновенного заключенного…
…В штаб Упорова вели вместе с Токаренко – бывшим членом Союза писателей, которого он знал еще но пересыльной тюрьме, где мощный, спокойно – ироничный человек, называющий себя «выдающимся придурком социалистического реализма», доверительным голосом опытного пропагандиста рассказывал местным ворам, поди самим сочиненную историю о том, как Маркс по пьянке проиграл в немецкой тюрьме свою бороду Владимиру Ильичу: А тот…
– Змей подколодный, под гуманиста хилял. Чтобы скостить грешок отцу – основателю. Взял бритву и на глазах у воровского европейского пролетариата побрил Карлушу, как яйцо. Человек, естественно, расстроился: какой же он Маркс без бороды?! Стал тогда Маркс пугать нашего Ильича призраком, который в это время в самом деле шлялся по Европе. Ленин, не будь дураком, откинулся из немецкой тюрьмы, подвалил к тому призраку, напоил и притащил в Россию в крытом вагоне. Что они натворили, вам рассказывать не надо.
Призрак так и не протрезвел…
Воры посмеивались сдержанно, на всякий случай, чтобы не выдавать своей неосведомленности о смещении времени опальным писателем. А один, по всей вероятности живущий в сомнениях жулик, Черт – кликуха, попытался вяло возродить:
– Лишка двигаешь за Ильича, фраер. Воры его уважают…
– Потому и толкую за его большевистскую дерзость – ну кто бы еще догадался Маркса побрить? Один из его кентов, эсер. Тоже шпанюк, но бледной масти, слинял с нашей социалистической зоны и писал картавому уже со свободы. Щас вспомню, что он ему писал: «Вы одним росчерком пера, одним мановением руки прольете сколько угодно крови с черствостью и деревянностью, которой позавидовал бы любой выродок из уголовного мира».
– Ну, это бандитский базар! – обиделся старый законник Лапша. – Ты его к нам не притусовывай.
Вадим тогда подметил: они имели какие-то фальшивые лица, за которыми – не совпадавшие с их выражением мысли. Наверное, им хотелось зарезать писателя.
Именно с таким лицом явился настоящий призрак в его недавнее забытье, состояние – почти сон, возникшее на грани соприкосновения неизреченного с видимым.
Оно скрывало надвигающийся хаос, готовый произойти или явиться из того странно знакомого существа. Впрочем, призраку, наверное, не обязательно обладать сущностью. Достаточно того, что он – призрак.
Зэк понудил себя открыть глаза, но призрак не исчез, отплыл в сторону дверей над верхними нарами.
Прозрачно мягкий, неопределенно очерченный, словно сотканный из табачного дыма. В больничке, перед тем как войти в покойного Саловара, призрак имел бордовый цвет. Была смерть, и наряд был праздничный.
Этот серый, будничный, в нем он просто бродит по России. Упоров попытался истребить видение, тряхнул головой. Призрак взял и убрался с глаз долой. Осталось только ощущение присутствия фальшивой улыбки, как окно в будущее, затянутое серым дымком загадочности.
Сквозь то окно доносилось едва уловимое дыхание другой природы, несродной с той, что он называл жизнью.
Подмена. Фальшь – жизнь, пославшая своего представителя в доверчивый, легко поражаемый мир для пропаганды коммунизма. Причем цель могла быть и не так конкретна. Ее определила направленность не прерывавшегося разговора бывшего члена Союза писателей с заинтересованными ворами.
– …Вы думаете: мы – люди?! Держи карман шире! Мы – блюдо. Бесовское блюдо, рецепт которого составил алкоголик Маркс, Ленин – поварешка, а хватает нас Сатана…
Воры переглянулись. Им опять перестал нравиться этот тип, так складно компостирующий мозги. Но он был слишком, самостоятельный, сильный человек, с которым следовало считаться. Писатель широко улыбнулся Лапше:
– Вопросы есть?
– Ты хочешь сказать – главный, черт в доле с коммуняками?
– А ты думал – он твой подельник?!
Вор не ответил на дерзость. Вор задумался…
…Кажется, все было совсем недавно: Токаренко взял пятак и погнул его без видимых усилии. Положил на грязные нары, погладил сильной ладонью. Теперь та же рука опирается на костыль. Она усохла до размеров руки ребенка, и сам Еремей Григорьевич, усталый, погасший, долго вспоминает их первую встречу. В неживом лице теплится неживая усмешка. От взгляда в бездонные больные глаза у Упорова остается ощущение внутреннего разговора, при котором мысли делали взаимные извилины, обтекая нежелательные воспоминания…
Они чего-то боялись. Чего могли бояться мысли? Их ведь никто не слышит…
«Всего!» – отвечает внутренний голос. Истолкование ясное, как бесхитростная логика раба. Странное дело: вопросов больше не возникает даже внутри себя.
…Токаренко вошел в кабинет первым. Вышел минут через тридцать. Придержав Упорова за рукав, спросил без улыбки:
– Знаешь, куда нас ведет Коммунистическая партия?
Сопровождавший их старшина весь собрался. В фокусе мыслей охранника сконцентрировалась бдительность матерого профессионала. Несколько секунд они рассматривали друг друга с тайной иронией. Токаренко ответил сам:
– К коммунизму, чудак. Что испугался?
Он действительно испугался сразу, как только переступил порог, потому, что к его собственному 'я' вдруг прикоснулось чужое, тоже обнаженное, почти дружеское, но не плотское. И он сказал себе: «Будь осторожен: их трое», ничем не выдав своего тайнознания.
Губарь стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, обратился к человеку у окна, особой посадкой головы выдающему свою принадлежность к партийной элите.
– Тот самый, заключенный Упоров.
Гость оглядел зэка с заботливым вниманием родного отца, выпустил дым изо рта и кивнул. Потом все вместе помолчали.
