телогрейку Упорова, предложил:
– Слышь, мужик, играем гнидник?
– Оставь меня в покое, – попросил шустряка Упоров.
– Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нем уже двадцать сидельцев умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.
– Ты будешь двадцать первым, – уже сурово предупредил кавказца Вадим, чувствуя – тот подскочил не случайно.
– Я вас спросил за масть, гости! Почему молчим?
Тот, с бабочкой на щеке, уже спустил с нар ноги в сапогах ручной работы.
– За мою масть, хозяин, можешь спытать у Заики. И придержи язык, пока он у тебя во рту, а не в моем кармане!
Один из играющих захлопнул в ладонь три карты, сощурившись, поглядел вниз.
– Ба-ба-батеньки, никак Каштанка?! Говорили, тебя в замок устроили, поближе к врагам народа.
– Рылом не вышел для замка. Вчера мы слиняли с той командировки. Этот каторжанин… – Федор Опенкин положил руку на плечо Упорова, – почти два года пролежал в сейфе.
– Надо же! – Заика сделал удивленные глаза. – Из воров?
Федор вздохнул, развел руками, избегая глядеть на своего сокандальника и одновременно изображая разбитой рожей высшую степень огорчения:
– Увы, мастью не вышел: он – политический.
– Может быть, сын Зиновьева или этого, как его, ну…
– Можешь не продолжать! Каштанку с сукой в одни кандалы не закуют! Где наше место?
– О чем ты спрашиваешь, Федя?! – огорчился тот, кто только что пытал их за масть. – На верхних нарах.
Они легли рядом, расстелив на неструганые доски телогрейки. Заика сбросил карты и вытащил из- под телогрейки кусок хлеба:
– На, Федя, подкрепись с дороги.
Опенкин подмигнул Вадиму заплывшим глазом, разломил хлеб на две половины:
– Я же говорил тебе, Вадим, плохих воров не бывает. Чо играешь, Заика?
– Чу-увствую – голый васер.
– А с кем садился и зачем?
– Вором назвался.
Они разговаривали между собой в полный голос, так, словно их беседа не касалась сидящего напротив Заики крепкого, но какого-то суетливого, не но ситуации разговорчивого зэка.
Между тем игра подходила к концу. Тот, кто играл с Заикой, смахивал трясущейся ладонью капельки желтого пота со лба, хотя в камере было совсем не жарко, и говорил, пытаясь разрядить обстановку и размягчить сурового партнера:
– Фарту нынче нема, а на Широком я усю зону обыграл…
– Ты тогда богатый, – ехидничал большой зэк с бабочкой на щеке.
– Та не, при мне оно все. Но оно есть, можете не сомневаться. Вор вору должен верить…
– Почему тогда Седому не поверил? Телогрейку с него сдернул. Через тебя он легкие застудил. Помер через тебя…
– Чо ты буровишь?! – вскинулся потный зэк. – Он мне свой гнидник законно засадил! При свидетелях!
– Шпиляй-шпиляй – не отвлекайся! – посоветовал тихий, как осенняя морось, голос от самой стены камеры. – Карты слов не любят.
– Ой! – обрадовался Каштанка. – Есиф Палыч, не ожидал вас видеть,
– Здравствуй, Федя, – прошептал тот же голос от стены. – Не ходи меня обнять: у меня – насморк. Еще с Одессы. Когда менты везли нас в открытой пролетке.
– Когда ж это случилось, Есиф Палыч?
– Девять лет назад. В Одессе самый стойкий насморк и самый поганый мент. Они ловят даже стариков, немощных пенсионеров карманной тяги. За свою долгую жизнь я вытянул не меньше миллиона, а лежу на одних парах с бездельниками или такими, как этот…
Есиф Палыч что-то разглядел в игре и поменял голос:
– Эй, как вас там?! Пузырь! Бросайте бой! Ваши не пляшут!
– Помолчи, пархатый! – закричал громче, чем следовало кричать в таких случаях, потный зэк, обнажив крепкие зубы. – Это наша игра! Верно, Заика?
– Верно, – подтвердил Заика, тихо прибавил: – Расчет. И не грубите старшим…
– Чо он в карты лукается?!
– Расчет, – повторил тверже Заика, при этом его светло-голубые глаза омрачились вспыхнувшей злобой. – Был договор…
– Куда спешить?! Не последний день сидим. Вор вору должон…
– Вор фуфло не играет. Ежели он, конечно, настоящий вор, а не… – Есиф Палыч сделал паузу, Пузырь напряженно скосил глаза в его сторону и затаил дыхание, – церковный… Клюквенник… поганый!
Есиф Палыч закончил фразу, и вся камера глянула в сторону Пузыря с презрительным неодобрением. Даже узбек на параше покачал седой головой.
– Брешет жид, – отодвигаясь от Заики, пролепетал потный зэк. – Вот вам крест – неправда!
Он действительно перекрестился. Только это никого не убедило.
– Чем платить, у меня есть. Думал, в одну камеру сховают, сунул ему гроши…
– Как кличут твоего подельника?
– Ципой. Из честных он…
– Он из тех же, что и ты, Пузырь, – безжалостно наседал Есиф Палыч. – А церковный вор, сам понимаешь, хуже мента. И еще…
– Не тебе, щипачу пархатому, за мою масть судить!
– И еще, – как ни в чем не бывало продолжил Есиф Палыч. – Ципа – бандит. Он был штопорилой до тех пор, пока ты не предложил ему грабить храмы. Такой грех! Такой грех! Вас надо резать в колыбели…
– Расчет! – уже не скрывал угрозы Заика. Рука его нырнула за борт бушлата и вернулась с широкой турецкой бритвой.
– Не психуй, Аркаша! – отпрянул Пузырь. – Мышь врет. Зараз у Кенаря спытай за меня. Спрячь перо! На вора руку поднимаешь.
– Кенаря зарезали суки. Ты же знаешь…
– Ашот! – коротко позвал Есиф Палыч. Так окликают послушных псов.
– Не надоть, мужики! – Пузырь толкнул в живот Заику, сиганул с пар. Он приземлился на бок. Вскочил.
Но сверху на него тяжелым кулем свалился тот – с бабочкой на щеке. Сцепившись, они покатились по грязному полу. Проигравший полз, волоча на себе уже двух зэков. Свинцовые вены на шее вздулись, и ногти ломались, царапая грязный пол камеры. Подскочил дерганый кавказец, ударил ползущего каблуком по затылку.
Двое других затянули на его горле полотенце и, приподняв, треснули лбом об пол.
– Что они делают?!
Упоров попытался вскочить, однако тут же в бок уперлось острие ножа.
– Без шорохов, дружочек! – посоветовал невзрачный тип с синими губами залежалого покойника. – Слышь, Каштанка, уйми своего кента: он двигает лишка…
– Ну, шо ты, Вадик, – укоризненно покачал головой Опенкин. – Это церковный вор, к тому же бандит по совместительству. С таким букетом болезней в зоне долго не живут. Сейчас его отпустят на свое место, чтобы люди знали – воры за справедливость.
Нож все еще жалил бок. Его рукоятку сжимала опытная рука, она не дрогнет, если… лучше не
