Старшина вышел, но полковник продолжал молчать.
Дымок зажатой в волосатой ладони папиросы печально тянется к засиженному мухами низкому потолку кабинета. Полковник выглядел погруженным в себя 'нищим на паперти нищего храма. Зэк еще успел заметить – у него состарились даже глаза. Он помнил их острыми глазами хищника.
«И вам несладко, гражданин начальник», – от этой мысли стало немного легче соображать, появилась крохотная надежда – он должен тебя понять.
– Садись, Вадим. Давно, брат, не виделись. Тебя тоже, гляжу, седина не обошла.
Указательный палец бьет по мундштуку папиросы потрескавшимся ногтем, стряхивая пепел в деревянную пепельницу и в рукав кителя.
– Сколько раз я тебя спасал, Вадим?
– Два раза, гражданин начальник, – наугад говорит зэк.
– Три, – уточняет полковник, очевидно, тоже наугад, – ты помнишь грека, с которым собирался бежать?
– Я каждый день собираюсь это сделать, гражданин начальник. Во сне. Душа бежит, а разум не пускает.
– Не крути! Грека помнишь?
– Знал одного грека, Заратиади. Мы с ним лежали в больнице…
– Погиб, – полковник посмотрел на заключенного с ухмылкой, – а я все жду, когда ты думать начнешь. Пытаюсь по возможности помогать…
– Спасибо, гражданин начальник. Мне от ваших благодеяний сегодня уже отломилось.
– Били?
Упоров смотрел в одну точку, не поднимая глаз. Паника кончилась, он думал над каждым словом и жестом, зная: любой, самый простенький вопрос надо прежде всего встретить молчанием.
– Значит, били, – вздохнул полковник, – сволочи! Время не чувствуют. Я разберусь. Хорошо, хоть не убили…
«Опять не ведешь протокол… Работаешь на себя или…»
Морабели прервал его размышления. Он вдруг резко развернулся к портрету Дзержинского – единственному предмету, оживлявшему спартанский вид кабинета, сказал:
– А скажи, Вадим, ты хоть знаешь, какой груз ушел тогда из зоны?
– Нет, гражданин начальник.
– Дьяков знает. Ты его бережешь, а он поделиться не хочет. Странно. Целое богатство ушло! Такие ценности – голова не верит.
– Мне-то что с того, гражданин начальник?
Полковник не придал словам никакого значения. Он, похоже, вел его к какой-то интересной мысли:
– Если бы ты оказался в доле – обеспечил себя до конца жизни.
– Можно подумать – меня завтра освобождают…
– Думать надо, Вадим, – загадочно произнес Важа Спиридонович, – он же от тебя зависит не меньше, чем ты от него. Игра честная. Мамой клянусь!
– А ведь действительно, если вам верить, гражданин начальник, ситуация интересная, – Упоров чувствовал, что переступает опасную черту, в то же время он боялся своим упрямством толкнуть начальника отдела по борьбе с бандитизмом на решительный поступок, – только ведь вы сами сказали – груз ушел…
– Это ничего не значит. Главное узнать – куда?!
– Кому узнать, гражданин начальник?
Морабели сломал в волосатых пальцах очередную папиросу.
– Пока должен знать ты. Дальше посмотрим… У нас могут возникнуть основания для спокойной мужской договоренности на джентльменских началах. Не так ли?
– Наверное, гражданин начальник…
Телефонный звонок прервал робкий ответ зэка. Морабели взял трубку и сказал:
– Узнал, товарищ полковник. Доброе утро! Опергруппа еще не вернулась. Да, всю ночь. Привык. Мы – отдел по борьбе с бандитизмом. Были основания для срочного вызова. У меня. Капитан Серякин мог сам позвонить и выяснить. Ничего серьезного. Взаимополезные уточнения. Уже выезжает.
Полковник положил трубку, подмигнул, но не очень весело:
– Выехал ты. Обратил внимание: не отправлен, а «выехал»? Твой хозяин обратился. Старый уже, мыслит, однако, правильно. Будешь ехать домой, прикинь все, взвесь. Любая твоя ошибка может привести к непоправимому. Надо знать – на кого опереться.
За всей многозначительностью произнесенных слов зэк улавливал внутреннюю растерянность некогда грозного чекиста, словно они разговаривали не в надежной тюрьме, а где-нибудь на Приморском бульваре и у Важи Спиридоновича не было при себе пистолета.
«Вас оттолкнули от власти, а кто вы без нее? – зэк сидел с опущенными в пол глазами. – Может быть, я – ваш последний козырь? Липовый, но вы об этом, к счастью, не догадываетесь!»
– … Мне осталось три года до пенсии. У тебя впереди -целая жизнь. Ее надо жить, а не существовать.
Унижение дается начальнику отдела борьбы с бандитизмом непросто, и это нельзя спрятать от человека, караулящего свой шанс на приобретение свободы.
«Прежним он уже не станет, – рассуждал немного успокоенный зэк, – он может стать только хитрее, но не опаснее».
Разочарование не заставило себя ждать…
– Стой! – приказал плотный, по-видимому, очень сильный тяжелый крестьянской силой старшина. Подошел к черному «воронку», распахнул дверцы, а после, позвав к себе сержанта, что-то ему объяснил. Сержант кивнул, и тогда старшина позвал к себе зэка.
– Азизов! – крикнул из окна Морабели. – Что вы там возитесь?!
– Уже отправляем, товарищ полковник. Задержка с остальным контингентом.
Немного погодя появился сержант, посланный старшиной за «остальным контингентом». Он почти бегом гнал перед собой трех зэков, они тоже были в наручниках. Зэки быстро впрыгнули в «воронок», один из них наступил Упорову на ногу.
– Осторожней шевели копытами, – попросил Вадим.
– Молчи, пидор! – небрежно раздалось в ответ.
Вадим двумя руками поймал за воротник нахала, но тут же получил пинок в колено от другого зэка и увидел оскаленные зубы, словно тот собирался его укусить.
«Опять западня!» – Вадим хотел ответить на этот пинок. И тогда третий зэк, лица которого он не успел разглядеть, сказал:
– Сядь, Аполлон! Совсем не обязательно стараться выполнять ментовский заказ. И ты сядь, Фартовый!
Голос был спокойный, властный. Особенно хорошо сыграна властность: она словно дарована обладателю голоса самой природой. Все сели в напряженном ожидании. Упоров всматривался в человека с таким значительным баритоном, стараясь вспомнить, где он мог видеть это не рядовое, надменное лицо с косыми складками над тонкой переносицей и резко очерченными ноздрями.
– Мы приходили за твоими руками, – напомнил человек.
– Ты был с Салаваром. Как же он тебя окликнул? Митрофан? Митяй? Мирон! Ты – Мирон!
– Не говорю – «здравствуй»: мне приятно видеть тебя без культей. Но рук ты лишишься.
– Фартовый, – неожиданно вмешался тот, кто пнул его по колену, – на Берелехе я кончил трех воров, четвертого не дорезал. Как считаешь – должны меня того…
– О чем ты говоришь?! – с издевательским возмущением возразил Упоров. – Ни в коем случае: ты же четвертого не дорезал!
Аполлон подумал и сказал:
– Глохни, фраерское отродье!
– Рискуешь, – предупредил его Мирон. – Он бьет так, что голова прилипает к заднице, а уши
