последней страницы, прежде чем подсунул Колизею. И выудил там информацию о том, какую операцию перенесла дива.
Но промолчал.
— Не мешай, — огрызнулся Николаи Тарасович. — Мы делом заняты.
— Да ты погляди, погляди! Это тебе не Люськины прыщики!
— Люська — это кто? — поинтересовался Фризе.
— Ходит к нам одна сыроежка. С пятого этажа. — Колизей расплылся в улыбке. Видно, воспоминания от визита «сыроежки» были у него приятные. — Никому не отказывает. И стариков уважает. Цветочек.
— Ей бы такие маркотушки, — не унимался Генерал.
— Заглохни! — потерял терпение Колизей.
Уже не в первый раз Фризе подумал о том, что старый бомж — отпетый лицедей. Играет спившегося простака, равнодушного ко всему, кроме стакана портвейна и кроссвордов, по сто раз тупо переспрашивает в разговоре о каком-нибудь пустяке, а с лету запомнил трудно произносимую фамилию художника. А как оживился при упоминании молоденькой гостьи!
— Не то! Я же сказал тебе — десять букв. А в этом Бре-ке-ке — двенадцать.
— Попробуй Бракенбюрга.
— А ты-то откуда знаешь? — удивился бомж. — Искусствовед?
— Учился на него.
— Во дает! И помнит такие заколдобистые фамилии. А ну, повтори. — Теперь фраза Колизея прозвучала не слишком искренне. Наверное, старик почувствовал, что приоткрылся.
— Бра-кен-бюрг.
— Точно. Тютелька в тютельку! Не отлепишь. Володька, анекдот про тютельку знаешь?
— Ты мне уже трижды рассказывал. Поспать дашь?
— Дам. А про этих «малых голландцев» я на прошлой неделе слыхал кое-что.
— Анекдот?
— Да нет. Не анекдот. Тут поблизости одну хавиру взяли…
— Ох и хавира! — мечтательно прокомментировал Генерал и отбросил в сторону журнал с дивой. — Что тебе банк «Менатеп»!
— Ботало попридержи! — одернул его Колизей. Но одернул не зло, скорее равнодушно.
— Володьки-то нечего бояться. Он приезжий. — Генерал засмеялся. — И отъезжий тож! У него в Москве и знакомых нет.
— Нам сейчас бояться собственной тени надо, — изрек старик. — Где нынче Памперс? А Крокодил Гена?
Генерал быстро перекрестился.
— Крестишься, дурак? А сам, торчок, того и гляди, подведешь нас под монастырь.
— Плешь!
— Не плешь! Мундир никак не скинешь. Тебя же по нему всякий дурак определяет. Талдычу, талдычу!
— Меня уже все обшмонали. И менты, и братки крутые, — обиженно сказал Василий. — Знают — мужик в мундире пустой. Больше не цепляют.
— Бельмондо! Ты дважды за шамовкой ходил! Тебя, как огородное пугало, за версту видать. Уверен, что сексотов не навел?
— Я ж по телкам хожу. И только на пятый этаж. До Люськи.
— «До Люськи»! — передразнил Колизей. — То-то и оно!
Фризе вспомнил о своих сомнениях, когда впервые увидел Генерала в «зверинце», в отделении милиции. Вспомнил и о том, что Генерала выпустили оттуда на несколько минут позже, чем остальных бомжей, и он с трудом нагнал Владимира на пустынной улице. Но если бы милиция использовала Василия в своих целях, об этом бы знал майор Рамодин. А значит, знал бы и Фризе. Может быть, Генералу и правда проще отмазываться, щеголяя в мундире. Может, не такая это и глупость.
Говорил старик Колизей медленно, словно у него распух и с трудом ворочался язык. К месту и не к месту сыпал мелким матерком и блатной «музыкой». Только по нынешним понятиям его жаргон малость устарел.
«Я и сам устаревший, — хихикал Николай Тарасович, когда его подковыривали бомжи помоложе. — Чалился при самом товарище Сталине, форейторе прогресса».
Фризе не покидало ощущение, что ненормативная лексика деда почерпнута из рассказов Каверина и Бориса Лавренева. И воровских романов сороковых годов.
— … Взяли, говорю, хавиру с этими самыми «малыми голландцами». Но долларей немерено! Можешь себе представить? Не на лимон, не на два! Немерено!
— Не слабо, — согласился Фризе. Он весь превратился в слух, мысленно понукал Колизея: «Ну же, ну! Давай рассказывай дальше. Взяли картины. Лимонов немерено…»
Старик надолго замолчал, и Владимир подумал о том, что бомж размечтался — как распорядился бы деньгами, если миллионы достались бы ему. А может, раздумывал, стоит ли делиться информацией?
Наконец Колизей решился:
— А легавые-то облажались. Вот уж облажались так облажались!
— Точно! — подтвердил Генерал. — Облажались. Постреляли не тех.
— Да помолчи ты!
СЛЕД В СЛЕД
Владимир понял, что пора ему проявить интерес. Отношение к ментам, как он успел заметить, было у бомжей лакмусовой бумажкой. Бомж просто не имел права на снисходительность к стражам порядка. А Колизей ненавидел их лютой ненавистью. Генерал рассказал Фризе под бутылку портвейна, что дед недавно попал в облаву. Милиционеры увидели у него на одежде вшей и отправили пьяного деда в санпропускник. Пока санитары поливали его горячей водой из шланга, заношенную одежду сожгли. Вместе с насекомыми и деньгами. Колизей не проговорился, сколько у него было зашито в полу рваного пиджака, но, если судить по лютой ненависти, которая вспыхивала в его глазах каждый раз, когда он видел милиционеров, сумма была немалая.
— Кого же постреляли?
— Ха! Кого постреля… — Колизей замолк на полуслове и прислушался.
С Ростовской набережной доносился ровный, не умолкающий даже ночью шум машин. Где-то поблизости, наверное во дворе дома, сработала автомобильная сигнализация и тут же смолкла. Ничего необычного Фризе не услышал.
А старый бомж вдруг легко спрыгнул со ступеньки и крадучись двинулся к железной двери в средний чердачный отсек. Большие пестрые страницы брошенного таблоида подхватил сквознячок и медленно понес по чердаку.
— Чего там? — тихо спросил Генерал. Он вскочил с матраса и с тревогой наблюдал, как Николай Тарасович, приложив ухо к двери, настороженно вслушивался. Неожиданная прыть старика удивила и его.
Колизей предупреждающе поднял руку. Так продолжалось несколько минут, и Фризе разобрало любопытство. «Чего там примерещилось старому козлу?» — подумал он и тоже осторожно поднялся со своего мерзкого матраса. Пробормотал:
— Пойду-ка я проверю.
Но первые шаги выдали его — шлак, утеплявший перекрытие, отчаянно захрустел под стоптанными кедами, и Колизей, обернувшись на шум, с такой злобой посмотрел на Владимира, что он смирился и сел на стропильную балку.
