машину обыскивать не позволил. – Правила пожарной безопасности советуют разводить костер на специально подготовленной земляной площадке. Я закон уважаю, да и природу берегу.
– Зачем вам костер, если примус есть? – резонно поинтересовался следак.
– Чтобы шашлыки керосином не воняли, – вывернулся я. Фраеров ты, мусор, в другом месте поищи! – Примус взял на случай дождя.
Теперь мы улыбались друг другу прямо как родные братья.
– Когда дело пахнет керосином – это плохо. Очень плохо, Илья Игоревич. А ведь оно пахнет, дело ваше.
– Какое дело? – удивился я. – Которое вы вели? – Я укоризненно покачал головой, – Ки-ирилл Владимирович? Русскую пословицу знаете: кто старое помянет, тому глаз вон?
– А кто забудет, тому оба, – докончил неглупый мусор. – Новое дело завести совсем нетрудно.
– Да ну, – бросил я. – Кто же заяву теперь напишет? Стукач-то, Есиков, того… помер.
– За этим дело не станет, – не спасовал легавый. – Ты думаешь, тридцать седьмой год кончился? Нет, тридцать седьмой год совсем не кончился. В нашей стране на любого можно найти компромат, а ты, любезный, по уши в дерьме, и посадить тебя всегда найдется за что, стоит только копнуть. Ведь ты сам-то копаешь?
Вопрос прозвучал риторически. Скорее все же утвердительно: мол, копаешь клады, и мы это знаем, потому что сами копаем – под тебя, любезный. Тут бы я Ласточкина и убил, благо момент был более чем подходящий, двор пустовал, если бы не бойцы, которыми Кирилл Владимирович весьма осмотрительно подстраховался.
– А что это за ребятушки с вами? – поспешил я сменить щекотливую тему на, как мне показалось, менее конфликтную. Но выяснилось, что бесконфликтных тем у следователя просто не бывает.
– Эти-то? – оглянулся Ласточкин, и бойцы тотчас же приблизились. – Вот, Илья Игоревич хочет познакомиться с вами.
Бычки буравили меня своими зенками. Крайне неприятный взгляд. Сумрачный, испытующий. Нет, не бандиты это определенно, и не менты. Похожи на матерых скинхедов, закаленных, опытных. Где он таких набрал?
– Знакомьтесь, – продолжал следак. – Это Витя, а это Алеша, активисты спортивно- патриотического клуба «Трискелион». А это Потехин Илья Игоревич – археолог, как он себя называет, а проще говоря, гробокопатель-следопыт.
Ну сволочь, ну гад! Представил, называется. Подставил! Такой подлянки я даже от Ласточкина не ожидал.
– Говорят, ты в могилах роешься? – спросил боец покрупнее и попредставительнее, которого звали Витей.
Не ответить было нельзя, но и увильнуть невозможно. Ласточкин, наверное, про меня нарассказывал, готовя к встрече.
– В земле рыться закон не запрещает, – сказал я, досадуя на себя за столь неудачный ответ. Плохо, очень плохо. А что делать, в морду ему бить? В такой ситуации не резон. Бычки накачанные, сами кому хочешь набьют, их трое, а я один. Эх, был бы под рукой револьвер, разворотил бы голову не задумываясь. «Ударом» на удар, так сказать.
– Ты, конечно, можешь рыться в русской земле, – перешел к делу Витя. – Но за это ты должен платить патриотам России.
Ах, вот оно как повернулось. Ну что ж, в принципе, этого следовало ожидать. Не из пустого же любопытства Ласточкин прибыл меня навестить. Деньги, они всем нужны в наше нелегкое время. Даже следователю УБЭП, не говоря уж о патриотах.
Ласточкин продолжал улыбаться, наблюдая за потугами нациков взять в оборот археолога. У нормальных бандитов это называется пробивка, но тут нормальными не пахло. С бойцами все было ясно: доморощенные националисты, их нынче много развелось, на любой вкус. Трискелион – это такая трехлучевая свастика, явно не случайно приглянувшаяся отечественным любителям Родины. Ассоциации прослеживались прямые, а статус «спортивно-патриотический клуб» говорил сам за себя. Что-то типа Русского национального единства или Славянского союза. Там тоже немало хорошо подготовленных боевиков, натренированных в спортивных клубах с патриотическим воспитанием. Вопрос только, какое отношение к нацистам имеет следователь Управления по борьбе с экономическими преступлениями ГУВД Санкт-Петербурга?
– Платить будешь каждый месяц, – вновь подал голос не дождавшийся моего ответа Витя.
– А то что будет, Кирилл Владимирович? – спросил я Ласточкина, демонстративно игнорируя говорящую куклу.
– А сам ты как думаешь? – поинтересовался следак, доставая сигареты. Не иначе расслабился, решив, что бой уже выигран. Ну, нет, дружок, это только первый раунд, и к тому же он не окончился.
– Ню-ню, и что же будет?
– А что бывает с теми, кто берется за старое? – Ласточкин глубоко затянулся, закуривая, и продолжил, не обращая внимания на недовольное сопение проигнорированных патриотов: – Их объявляют рецидивистами и изолируют от общества. А суд куда строже к тем, кто упорно не хочет вставать на путь исправления.
– Больше трех лет по двести двадцать девятой не положено, – ехидно сощурился я, – а мне и так с первого раза на всю железку накрутили.
– Значит, пойдешь второй раз на весь срок, – невозмутимо заметил следак. – К тому же одним осквернением могил твой послужной список не ограничивается. Ты уж меня-то не лечи, что чист и завязал с криминалом.
– Был в моей жизни печальный извив судьбы, не отрицаю, – с прохладцей отозвался я. – Но я оступился лишь однажды, и вы это прекрасно знаете.
– Ты все равно в жопе, любезный. – Мусор выпустил дым мне в лицо. – И тоже прекрасно это знаешь. Так что придется платить налог на раскопки, а то патриоты рассердятся.
Патриоты и в самом деле готовы были рассердиться, стоило Ласточкину бровью шевельнуть, но делать этого он покамест не собирался. Я это знал и знал, что он знает, что я знаю… Такой вот паритет, нарушать который никто из нас не был намерен.
Мы сверлили друг друга взглядами, словно проверяли, кто кого пересмотрит, и я спросил:
– Вы-то каким боком здесь, Кирилл Владимирович? Тоже патриот?
Ласточкин смутился, отвел глаза. Равняться с околополитической шпаной ему было неприятно.
– Я здесь скорее юридический консультант, – молвил он и щелчком отбросил окурок. – Ладно, ребята, поехали. Дело сделано, Илья Игоревич предупрежден. Вы ведь всё поняли, Илья Игоревич? – Он снова поднял на меня глаза. – Патриотам надо платить, если хотите безнаказанно рыться в родной земле.
– Вы теперь всех раскопщиков данью обкладываете?
– Без исключения.
– И какова цена индульгенции?
– Для тебя триста долларов в месяц. Что ты накопал, я потом посмотрю, – сообщил Ласточкин и повернулся к бойцам: – Идите в машину.
Активисты немного потоптались для солидности, но все же пошкандыбали к притулившейся под аркой черной «Волге» тридцать первой модели. Неплохо они там примостились, сразу не разглядеть.
Выждав, когда маргиналы удалятся, Ласточкин наставительно предупредил:
– Вот с ними не надо шутить.
– Опора, – повторил я. – Вы сами-то в это верите, Кирилл Владимирович?
В ответ на сочувственный тон Ласточкин пристально посмотрел мне в глаза. Казалось, он смотрит в самую душу. Я понял, что это момент откровения. На лице мента проступила усталость и покорность судьбе.
– С ними лучше дружить, – негромко повторил он. – Нам всем лучше. До свидания, Илья
