соседей. Службу свою Костик потерял вследствие ошибки мелких уголовников, однако именно несчастный случай уберег от тотальной чистки таможни, в результате которой масса коллег угодила в Кресты.
Хлебная должность в аэропорту Пулково-2 в кратчайшие сроки позволила Косте приобрести жилье на улице Дыбенко. Правобережная сторона к тому времени уже начала заселяться алкашами и наркоманами, среди которых было немало сидевших. Будучи человеком неконфликтным, Костик со шпаной не связывался, и все было бы хорошо, не пошей таможня своим сотрудникам форму, покроем и цветом здорово напоминавшую омоновский прикид. Обносить ее Костя не успел. Как-то, войдя в парадное, он почувствовал, что ему в бочину пару раз воткнулось нечто острое. Мусоров шпана не любила. От окончательной расправы уберегла нашивка, которую нападавшие успели вовремя рассмотреть. «Ты уж извини, братан, – виновато сказали оползавшему по стене Костику, – ошибочка вышла. Ты погоди, мы сейчас „скорую помощь' вызовем». И действительно вызвали. Впрочем, правую почку пришлось удалить – пики у «братанов» были грязные, и началось заражение.
Немного оклемавшись, квартиру эту Костя продал от греха подальше и переехал в коммуналку, которую начал потихоньку расселять. Из таможни, в которой началась кадровая чистка, уволился и занялся частным бизнесом, промышляя где только можно, налогов, естественно, не платя. Ему я продавал кое-что из своих находок, а покупал в основном оружие. За ним-то я и приехал.
Длиннющий коридор был в три яруса уставлен гробами. Они глянцевито блестели белыми, черными и коричневыми боками, выглядели очень уютными и стоили, вероятно, бешеные деньги. Тусклая лампочка, свисавшая на голом шнуре, озаряла это великолепие сумрачным похоронным светом.
– Да ты, никак, ритуальными услугами занялся? – Я с удивлением осмотрел домашний погост.
– Не совсем. Тут одно похоронное бюро обанкротилось, – объяснил Костик. – Пока имущество не отобрали, решили вывезти поскорее.
Он гостеприимно откинул крышку смахивающего на лимузин последнего пристанища. В отсвете погребальной лампочки одутловатое Костино лицо напоминало рожу вурдалака.
– Смотри, какой мягкий.
Гроб изнутри был обит атласом. Белоснежная подушечка так и манила преклонить главу. Я похлопал по домовине:
– Добротный, хоть сейчас ложись.
– Желаешь купить? – воодушевился Костя. – Могу уступить с большой скидкой, чисто по знакомству.
– А тапочки прилагаются?
– Тапочки достану, не проблема.
– Красивая штуковина. – Гроб и в самом деле был комфортным. – Штатовский?
– Ты что, наши делают, – хмыкнул Костя, – для «новых русских»! Братки знаешь как их берут? Нарасхват!
– Ну, это клиент постоянный.
Костя опустил крышку и повел меня в жилую комнату.
– А вот еще смотри, – постучал он костяшками пальцев по стеклу последнего гроба, – пуленепробиваемое.
Я посмотрел. Окошечко и в самом деле было затянуто каким-то полупрозрачным стеклом.
– Многослойный триплекс, – похвастался Костя. – Пять сантиметров толщина!
– Возможно, и куплю, – сдался я. – Бронированный гроб мне позарез нужен. Я у тебя одну штуковину хотел приобрести.
Мы зашли в комнату. Костя достал из серванта коньяк. При виде алкоголя меня передернуло.
– За рулем, – поспешно заявил я.
Костя убрал бутылку обратно.
– Я зачем пришел-то. Ствол нужен. Че почем у тебя?
– «Макарка» есть старый и тэтэ в смазке.
– Давай лучше тэтэ, я к ним привык.
– Тонна.
– Не вопрос! И патронов пару пачек.
– Патроны есть, старые, чехословацкие, для пэпэша.
– В чем разница?
– Бьют сильнее, в них пороховая навеска больше. Выстрел громче, отдача резче, пуля пробивает сильнее. Я сам не стрелял, пацаны рассказывали.
– Ладно, давай что есть. Мне не в тир, отдача не замучает.
– Четыре сотни, – сказал Костик.
– Когда? – Я отсчитал требуемую сумму.
– Давай через час около Зоопарка.
– Годится.
Я вышел из дома и забрался в «ниву». Костя в квартире оружие не хранил, а если и хранил, то не хотел, чтобы прознали клиенты. Час времени надо было как-то убить, и я решил сделать это в обществе милых и ласковых друзей. Не людей, разумеется. Доехал до Зоопарка, купил билет и отправился в путь по песчаной дорожке. На душе стало легко и спокойно. Никаких последствий вчерашнего возлияния не ощущалось. Шокотерапия вкупе с плотным завтраком дала поразительный эффект.
У открытого вольера с муравьедом я задержался надолго. Посмотрел, как зверь лакает из тазика густое розоватое пойло длинным, похожим на тонкую серую змею языком. Голова у муравьеда была удивительно узкой, непонятно даже, где у него помещается мозг. Рот был совсем крошечный, пища не всегда просачивалась в него, и животное с фырканьем сплевывало обратно в тазик. Иногда муравьед задирал попеременно передние лапы, словно приветствуя зрителей.
Народу для середины рабочего дня в зверинце оказалось необычайно много. Дети с мамашами встречались, кстати, редко. Основной контингент посетителей составляли молодые, коротко стриженные ребята со своими телками. Они сновали от клетки к клетке, громко смеялись и щелкали «мыльницами» всё подряд.
Муравьед продолжал лакать, периодически салютуя лапами. Я обратил внимание, что на газончике среди травки протоптаны дорожки от будки к пню, от пня за будку и кольцом вокруг нее. Муравьед подтвердил мои предположения, закончив трапезу. Прополоскал пасть в ведерке и отправился на прогулку, следуя трусцой по выверенному маршруту, размахивая широким, похожим на флаг хвостом. С тропинки он не сходил. Зрелище было жутковатое. Казалось, зверь осознаёт свое бедственное положение и старается сохранить спортивную форму в надежде на освобождение. Я вспомнил, как сам нарезал восьмерки по тюремному двору – из угла в угол, по диагонали, чтобы сделать больше шагов.
Мне сделалось не по себе, и я отправился к птицам. Дабы отвлечься от арестантских кошмаров, я постарался переключиться на гольдберговскую тему. Шагая вдоль вольеров с токующими глухарями, суетящимися дроздами, поползнями и свиристелями, я размышлял о предстоящей экспедиции. Теперь уже было ясно, что поеду. Другой вопрос, с кем и на каких условиях. Человеческий фактор в таких делах – вещь немаловажная. На Славу я мог рассчитывать целиком и полностью, а вот другой предполагаемый участник похода – двоюродный брат Давида Яковлевича Вадик – требовал повышенного внимания. Вадик был человек особенный. С ним-то и следовало пообщаться до окончательного разговора с Гольдбергом. Вадик был утонченной натурой, и его следовало прокачать ненавязчиво, заехав под каким-нибудь благовидным предлогом. С гольдберговским брательником я был немного знаком и ведал о его увлечениях: револьверы и бабочки.
Ненавязчиво… ненавязчиво! Я с облегчением вздохнул и поцокал распушившему хвост глухарю. Птица немедленно запрокинула голову и отозвалась пощелкиванием. Глухарю, как и мне, было скучно, и каждый из нас развлекался. Я подмигнул птице. Решение сложной задачи было найдено. Коли Вадик так любит револьверы, то он получит в коллекцию еще один. У меня весьма кстати образовался подходящий экземпляр. Вместо того чтобы выбрасывать «Удар», я его пристрою в хорошие руки. Пусть напоследок послужит. Стрелять из него Гольдберг-младший не станет, посему волына пролежит в шкафу до скончания веков и ни в какой милиции не засветится. Нехай вчерашний инцидент с пацаном останется для всех тайной. Да здравствует глухарь![4]
