процитировал Лисицын и наморщил лоб. — Это супружеская измена.
— Оп! — удивленно воскликнула Тамара и даже сняла очки. — Ну-ка, ну-ка... Я не поняла, это кто кому изменял?
— Это пишет Георгий Эдуардович, — сказал Лисицын, — стало быть...
— Вот эти все писульки — про меня, что ли? — Тамара привстала со стула и потянулась за злосчастной запиской, но Лисицын поспешно убрал ее в стол. — Я Джорджику изменяла? И он про это поэмы писал? Вы ничего не перепутали? Может, эта записка из другого дела?
— Все точно, — сказал Лисицын. — И таким образом мы получаем мотив. Получаем любовный треугольник: муж, жена и любовник. Муж узнает правду, у него кавказские представления о чести, он не хочет мириться с фактом измены... Жена и любовник боятся его, и поэтому...
— И поэтому я замочила Джорджика из «Калашникова», — довела мысль до конца Тамара. — Так, да? Милое дело!
— Лев Николаевич, — вмешался я. — Вы обещали, что назовете адресата. Кому Джорджадзе отправил эту записку?
— Действительно! — поддержала мое требование Тамара. — Вы хотя бы скажите, с кем это я трахалась?! А то лично я — без понятия!
Тут с Лисицыным стало твориться что-то странное. Он посмотрел на Тамару прищуренными добрыми глазами, ну точь-в-точь добрый дедушка на проказницу-внучку. А до меня вдруг дошло, что у Лисицына не было в мыслях предъявлять Тамаре обвинение, что вытекало из прочитанной записки. У него на уме было что-то другое.
— Тамара Олеговна, — вкрадчиво произнес Лисицын, — давайте начистоту, без этих ваших выкрутасов. Вы же знаете, кого я имею в виду.
— Я? Я не знаю, кого вы имеете! — почти завопила Тамара, но подполковник ей не поверил. Он излагал свои соображения.
— Дело деликатное, — сказал Лисицын, глядя на меня, и я на всякий случай кивнул. — Георгия Эдуардовича уже не вернуть, а мы с вами... Мы с вами живые люди, у каждого из нас могут быть свои человеческие слабости, правда?
— Какие еще слабости? — сердито отозвалась Тамара. — Не надо меня под статью подводить, ох, не надо!
— Этот адресат, — продолжал между тем Лисицын, — он же тоже не хочет лишнего шума. Да, Тамара Олеговна?
Тамара Олеговна замахала руками, отказываясь что-либо понимать.
— Так можно же договориться, — сказал Лисицын. —
При его возможностях-то... Нам бы пару компьютеров да новую машину в отдел... можно «УАЗ».
Вероятно, при этих словах Лисицына я изменился в лице, и подполковник поспешил объясниться:
— А что поделаешь, Саня, жизнь у нас такая. Будешь на руководящей работе, волей-неволей начнешь крутиться-вертеться, чтобы работа эта, будь она неладна, шла... Я прагматик, Саня, мне все равно, откуда возьмутся компьютеры и бензин для машины, лишь бы эти компьютеры стояли у меня в отделе, а машины ездили. Уговори Тамару Олеговну, будь другом! Свернем это дело ко всеобщему удовольствию. Спишем потом на какого-нибудь киллера. Если поймаем подходящего...
При слове «киллер» Тамара встрепенулась, вспомнив, с чего все это начиналось.
— Косметичку я забыла! — рявкнула она. — В офисе! Приехала туда, а там...
— А кто адресат-то? — перебил я. — Не обращайте на нее внимания, Лев Николаевич, скажите мне только — кому Джорджадзе писал? Что за любовник-то у этой девушки?
— Известный человек, Саня, — сказал Лисицын, неодобрительно косясь на отказывающуюся сотрудничать гражданку Джорджадзе-Локтеву. — Ты только не распространяйся об этом... Любовник-то у нас — депутат городской думы Веретенников Эмиль Петрович... Саня? Саня, ты что? Тамара Олеговна, что это с ним? Может, воды ему дать?
Тамара Олеговна не менее изумленно наблюдала, как я корчусь на стуле, едва не валясь на пол. На глазах у меня выступили слезы. Короче говоря, давно я так не смеялся.
— Я не пони... — начал было Лисицын, но тут дверь его кабинета приоткрылась, и внутрь заглянула круглая самодовольная физиономия. Я вспомнил этого парня — он мне в злосчастный понедельник вернул полупустой блок «Мальборо».
— Николаич, — сияя как начищенный чайник, сказал парень. — А с тебя пузырь.
— С какой стати? — отозвался озабоченный Лисицын. — И вообще, у меня тут...
— С такой стати, — сказал торжествующе парень. — Я дело Джорджадзе расколол. Только что. Убийца за стенкой сидит, чистосердечное признание пишет.
У Лисицына было такое лицо, что я все-таки рухнул со стула на пол.
— Придурок, — сказала мне Тамара с высоты своего положения.
— Я подполковник, — невпопад отреагировал Лисицын. Видимо, больше сказать ему было нечего.
5
Когда все ринулись смотреть на убийцу, у меня было самое невыгодное положение: я сидел на полу. Поэтому в этой гонке я оказался замыкающим, как раз за подполковником Лисицыным, который, в свою очередь, схватил за локоть шуструю госпожу Джорджадзе и тщетно пытался оттащить ее назад.
— Куда? Куда? — риторически вопрошал Лисицын.
— Туда, — отвечала Тамара. — Могу я посмотреть в лицо человеку, который убил моего мужа, или нет?!
Лисицын затруднился с ответом, потому что он сам недавно считал, что именно Тамара и есть этот самый человек. Или по крайней мере организатор злодеяния. Теперь же ретивые подчиненные спутали ему все карты. Так что Лисицыну пришлось смириться и отпустить Тамару.
— Дурдом, — с прискорбием заметил Лисицын.
— Ага, — сказал я. Мне это давно было ясно.
Убийца, похоже, испугался нас не на шутку. Тощенький смуглый мальчик лет семнадцати сидел за столом и выводил на листе бумаги большие корявые буквы. Рядом сидел накачанный бритоголовый мужик со свирепой физиономией. Я поначалу подумал, что он и есть убийца, но раз этот мужик по-хозяйски постукивал кулачищами по столу, то получалось, что это — опер, а мальчик, согнувшийся над своим сочинением, — убийца.
— ...совершил несколько выстрелов, — диктовал опер, когда мы вошли. — В гражданина Джорджадзе. Который этого совсем не ожидал. И скончался... Товарищ подполковник!
— Сиди, Вася, сиди, — сказал Лисицын, разглядывая убийцу. Этим же занимались Тамара, я и еще двое милиционеров, прибившихся к нам по пути. Мальчик от такого избытка внимания совсем съежился и выронил ручку из дрожащих пальцев.
— Это что, чистосердечное признание? — поинтересовался Лисицын, беря за уголок покрытый каракулями лист бумаги. — «Признаюс, что я, Арчил Георгадзе, застрелил Георгия Джорджадзи ис писталета, патаму что так хател...» Вася, у кого-то из вас проблемы с русским языком, — заметил Лисицын.
— Это у меня, — торопливо признался Арчил. — Я плохо русский язык разговариваю...
— Это он, — мотнул квадратной головой накачанный Вася. — Я все правильно диктую.
Лисицын положил листок на место, а бедный Арчил отреагировал на это движение руки весьма характерно — вжав голову в плечи и зажмурив глаза.
— Какой-то он у вас помятый,
