из рук и ударился о каменный пол. Я, как завороженная, смотрела, как он с грохотом разлетается на мелкие осколки. Вино растеклось по полу, оно казалось почти прозрачным.
Одновременно с этим грохотом раздался негромкий сухой треск. Я боялась поднять глаза, но все же, словно вторым зрением увидела, как сидевший за столом человек начал медленно клониться на бок. Он обернулся на этот звук бьющейся посуды — да так и падал, лицом ко мне, глаза у него были пустые, а изо рта стекала струйка крови.
Хаарта в комнате уже не было. Он взбежал наверх, по лестнице — я даже не успела заметить, когда…
Автомат соскользнул у него с колен и он упал на свое оружие, накрыв его всем телом, точно пытаясь защитить что-то очень ценное. Пальцы разжались, проскребли по каменным плитам, снова сжались. Теперь я слышала наверху какие-то удары, грохот, но не могла двинуться с места. Тупо приоткрыв рот, я смотрела, как по полу растекается вторая лужа — эта была гораздо темнее, чем винная.
Я услышала шаги на верхней площадке лестницы и вздрогнула, но это был Хаарт. Теперь я видела, что в левой руке он держит пистолет — где он только его прятал? Правую ладонь он прижимал к щеке — у него была рассечена скула.
— Поднимись наверх, — сказал он. — Помоги мне.
Я полезла наверх, цепляясь за перила — мне все время казалось, что я вот-вот упаду. Тот, второй лежал у двери спальни — выстрелы пришлись с близкого расстояния, несколько выстрелов. Странно, там, на той стороне, мне не разу не приходилось видеть стреляных ран вблизи — и это при том, что на улицах стреляли постоянно. Женщина сидела на постели. Она не плакала, но ее трясло так, что я услышала, как у нее стучат зубы. Руки у нее были судорожно сцеплены на коленях и она неотрывно смотрела на мертвеца.
— Нужно стащить его вниз, — сказал Хаарт. — Если ты возьмешь его за ноги…
Я покорно нагнулась, но, когда я прикоснулась к теплому телу, меня тоже затрясло. Я с трудом подавила тошноту.
— Чего ты ждешь? — сказал Хаарт. — Давай.
Он подхватил мертвое тело подмышки — кровь была везде — на груди, на животе. Я отвела взгляд. Мы стащили тело вниз, проволокли через всю нижнюю комнату и вынесли на улицу. Хаарт велел положить его под навесом.
— Похороним их, когда дождь закончится, — сказал он, — еще не хватало мокнуть из-за этой падали.
И мы пошли в гостиную по второму заходу.
Я не понимала, почему я должна таскать эти трупы — я имею в виду, что этот наш гость мог бы и сам этим заняться, помочь хоть в этом, но, когда мы вошли в комнату и я увидела его, то поняла — почему. Он так и не отошел от стены — сполз по ней и теперь сидел, привалившись к стене спиной, глядя в одну точку. Лицо у него ничего не выражало. Свихнулся он от страха, что ли?
Я налила в ведро теплой воды и начала подтирать все эти лужи.
Хаарт устало сидел у стола.
— У тебя что, соображения не хватило, чтобы закрыться в погребе? — сказал он наконец. — Там же есть внутренний засов, на двери.
— Да видела я этот засов. Но, ты понимаешь… откуда я знала, что так будет лучше?
— Если бы ты заперлась, у меня были бы развязаны руки, — сказал он. — А так, пришлось столько ждать, пока удобный момент подвернется. И считай, все еще хорошо обошлось.
— Они не в себе были, — сказала я. — Правда, они почти всегда такие. Но здесь они еще хуже… Они всего боятся.
Я чувствовала какую-то странную тоску…словно извинялась за то, что произошло. Словно в этом была и моя вина.
Сидящий у стены, наконец, поднялся и побрел наверх. Я смотрела, как он, цепляясь за перила и еле передвигая ноги, поднимается по лестнице.
— Почему он не пытался ничего сделать, Хаарт? — спросила я, когда он скрылся за дверью. — Ведь он даже не пытался.
— Я же говорил тебе, — устало сказал Хаарт, — здешние люди, в основном, беспомощны. Они просто не способны защищаться. Не могут.
— Но ты же смог?
И пожалела, что сказала. Не нужно было этого говорить.
Он горько ответил:
— А что мне еще было делать?
Ему и правда дорого обошлась вся эта история — и несколько дней он со мной почти не разговаривал. Хаарт починил ворота — они выломали засов, когда пытались проникнуть в дом; и мы закопали мертвецов, оттащив их подальше от дома, далеко за ограду. Несколько дней я еще могла потом различать это место — но оно на глазах зарастало травой, а вскоре уже ничего не было видно.
Должно быть, все и пошло неладно, с этой истории. До того, как все это произошло, у меня не было времени на какие-то размышления, я была слишком занята тем, что пыталась как-то сжиться с этим миром, сложить в цельную картину разрозненные обрывки впечатлений, но что-то не совпадало, концы с концами не сходились и в результате, ко мне вернулись все старые страхи и сомнения — привычные, как эмбриональная поза, которая возвращается к человеку в тоске и безысходности.
После грозы погода изменилась. Здесь и до этого всегда было сыро, а теперь и того хуже — все время моросил мелкий дождь, по ночам он тихо скребся по крыше, словно просился в дом. И, за многие ночи, это был единственный звук, который доносился извне. Облака проплывали над домом — тяжелые, низкие. Я впервые поняла, что это такое — долгие вечера без книг, без телевизора, без телефона… Не то, чтобы я маялась бездельем — все время находилась какая-то мелкая работа, но мысли занять было нечем и самые разные вещи приходили в голову. После той истории я уже не чувствовала себя в безопасности, но поделиться своими страхами с Хаартом я не могла. Его вообще было трудно разговорить, а теперь он и вовсе предпочитал отмалчиваться. И никогда ни о чем не спрашивал. Словно ему было просто не интересно все это — как я жила, чем занималась до того, как влезла в эту дыру. Это было здорово обидно, но и обиду я сносила молча — не то, чтобы я его боялась… сама не знаю, чего я боялась. Может быть, прояви он хоть какой-то интерес, какое-то участие, мне было бы легче. А когда держишь все свои страхи при себе, они становятся только еще хуже, еще непрогляднее. Я боялась даже не того, что на нас опять могут напасть люди с той стороны — я так давно сжилась с постоянным чувством опасности, что даже не замечала его. Но от этого постоянного, тоскливого молчания мне впервые пришло в голову, что, может, Хаарт не так уж хорошо ко мне относится, как мне хотелось бы думать. Может, он привел меня сюда просто потому, что ему так удобнее, а в общем-то, я для него мало что значу. И именно об этом я не могла его спросить — я почти была уверена, что знаю, как он ответит.
Утром он сказал, что уезжает.
И тут мне стало по-настоящему страшно.
Я уже оставалась одна, но тогда никто ничего не слышал о бандах с той стороны и я считала, что нахожусь в относительной безопасности. В пустом доме, где по ночам ни с того ни с сего скрипят ступеньки, словно кто-то тяжело поднимается к тебе по лестнице — в пустом доме всегда страшно, но любые вымышленные страхи — ничто перед реальной опасностью. Я даже ничего не сказала, но, видимо, страх был у меня в лице, в глазах, потому что Хаарт стал уверять меня, что беспокоиться не о чем. Он связался по радио — не знаю, с кем он там связался, — и никого в окрестностях точно нет.
— Я укрепил ворота, — сказал он. — А это были случайные гости. Не думаю, что сюда еще кто- нибудь дойдет. Тем более, что вот-вот начнется Кочевье.
— Может… я поеду с тобой?
На самом деле, ехать мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы он остался дома. И чтобы прекратилось это затянувшееся молчание.
— Да никуда ты не поедешь, — сказал он. — Они засели в лесах, если еще живы. А тут все-таки безопаснее, мне кажется.
Лично я была совершенно не уверена, что бомба дважды в одну воронку не падает. Не верю я в эту
