раздражаешь!
— Ты порой тоже становишься несносным, Глеб Эдуард, — не остался в долгу лемуриец.
— Так что, идем на дело? Или разбежимся прямо сейчас?
— Идем, конечно!
— А что делать с этими?
— Они дадут нам слово, что не обратятся с жалобой в отряды самообороны и не позовут своего братца-бугра. Я им верю, — улыбнулся Лукас.
— Мы дадим слово, — хором заявили рангуны.
— Да не нужно мне ваше слово! — сплюнул на пол Жмых. — Все равно никто нас не найдет. Ведь мы плывем на тропический остров. Я забыл, что в гавани нас ждет катер.
— Правда? — оживленно спросил Лукас.
— Ты тоже дебил? Не помнишь, что я тебе рассказывал перед тем, как мы собирались домой?
— Нет, я не дебил. Я помню… Кажется…
— Ну, тогда заткнись и пошевеливайся.
На улице было пусто, когда они двумя черными тенями выскользнули из дома. Вокруг царила ясная звездная ночь. Можно было различить все особенности пейзажа рангуньего района — подстриженные ровными конусами кусты, выложенные каменной плиткой дорожки вместо гравийных в человеческой части города, облитые вязким желтым пластиком крыши домов.
— Забираем западнее! — сказал Жмых и повернул на улицу, с которой открывался отличный вид на горы — там по его расчетам должна была находиться человеческая часть города. — Ты что хромаешь? — поинтересовался он спустя десяток шагов.
— Колено, — откликнулся Лукас. — Когда мы врезались в сарай, я, если ты помнишь, стукнулся о пульт Управления.
— А почему раньше не хромал?
— Хромал, но не так сильно, — ответил лемуриец.
Он решил не уточнять, что, когда они легли отдохнуть в домике рангунов, он так и не смог заснуть оттого, что его колено пульсировало болью. Осмотрев ушиб, Лукас пришел к неутешительным выводам — дело плохо, колено распухло, синяк отливал фиолетово-черным.
— Все в порядке? — поинтересовался Глеб.
— Не волнуйся, друг мой, — Лукас широко улыбнулся, — все в порядке. Если бы ты знал, как мне приятна твоя забота!
Жмых остановился как вкопанный и повернулся к лемурийцу.
— Значит, так, — проговорил он, — я хочу, чтобы ты понял мой базар правильно. Я не то чтобы сильно обеспокоен твоим здоровьем. Скорее, я обеспокоен тем, что тебя придется тащить на себе. Вот это мне действительно не нравится. Втыкаешь, графоман?
— Ты невыносим. — Лукас вздохнул. — Разве так. принято у друзей? Друзья заботятся друг о друге. Проявляют внимание. А ты, Глеб Эдуард, что?…
— Что?!
— Ты проявляешь внимание только к холодильникам. Твой фетишизм…
— Чего-о-о?! — насторожился Глеб, услышав незнакомое слово.
— Я говорю, твой фетишизм…
— Это еще что такое?!
— Ты не знаешь, что такое фетишизм? Я объясню тебе. Это вид сексуального влечения к какому- нибудь материальному предмету. Например, к интеллектуальному холодильнику. Полагаю, основой замещения нормальной сексуальности в твоем случае стало твое гиперболизированное осознание того, что холодильник тоже имеет разум и может накормить тебя из своего чрева.
Жмых стоял с открытым ртом, не в силах произнести даже слова от возмущения.
— Поверь мне, Глеб Эдуард, мне не сразу удалось смириться с известием о твоей нездоровой ориентированности. Но затем я подошел к этому вопросу интеллектуально. Переосмыслил его, так сказать. Принял в расчет твой тяжелый жизненный опыт, заключение в колониях на астероидах, где совсем не было женщин, голод, лишения, плюс ко всему нездоровую наследственность. Наверняка один из твоих родителей злоупотреблял пьянящими колосками или чем покрепче. И тогда я пришел к выводу, что и сам, подобно тебе, мог бы стать фетишистом — обыкновенным извращенцем, если смотреть на это с обывательской точки зрения, но…
— Ах ты, погань графоманская! — проговорил Жмых, глаза его обратились в узкие щелки. — Намекал, значит, намекал, а теперь выложил все карты, как на духу. Спасибо, друг, — на последнем слове он сделал акцент, — что сказал мне, что именно ты обо мне думаешь!
— Глеб, Глеб, послушай, твой порок не есть ненормальность! Скорее даже наоборот. Твой фетишизм — признак некой утонченности, инакости, это отличает тебя от остальных.
— На-ка тебе отличие от остальных! — с этими словами Жмых с удовольствием заехал поэту стальным ящиком в ухо. Тот упал на землю, встрепенулся, поднял глаза на обидчика, и каблук тяжелого ботинка врезался ему в лоб. Лемуриец опрокинулся на спину и почувствовал обиду. Следом за обидой пришла ярость. Следом за яростью беспамятство…
Секунду спустя Жмых, взяв ноги в руки и сохраняя гробовое молчание, чтобы не выдать своего присутствия, удирал по темной улице рангунского района. За ним, роняя пену из перекошенного рта и издавая утробное рычание, несся поэт, чья тонкая душевная организация в одночасье сменилась яростью берсеркера.
«Догонит — убьет!» — думал Глеб, выжимая из организма все ресурсы, чтобы только убраться подальше от впавшего в боевой раж лемурийца.
Он промчался вдоль темного квартала, повернул за угол и едва успел затормозить, чтобы не врезаться в толпу рангунов. Полдюжины лохматых братков стояли возле большого пассажирского катера, обсуждая свежие новости.
— Я ему дал по репе и сказал: будешь платить мне, козел, а иначе…
Жмых попятился.
— Кого я вижу! — послышался знакомый голос из толпы. — Сам пришел!
Клешня!
Рангуны обернулись и уставились на Глеба. Он в замешательстве закрутился на месте, не зная, что предпринять. Обезумевший лемуриец вот-вот должен объявиться. В мгновение ока его сграбастало множество шерстистых рук.
— Попался, беспредельщик! — Клешня торжествовал. — Кончился ты теперь, Жмых! Как пить дать кончился. Ха-ха, ребята. Фарт мне все же улыбнулся! И чемоданчик у него какой-то клевый…
Ящик с деньгами перекочевал к Клешне. И только тот собирался отвесить пленнику затрещину, как из-за поворота появился брызжущий слюной лемуриец. Издав яростный рык, он принялся крушить челюсти. От его мощных и быстрых ударов громадные рангуны отлетали, как меховые куклы.
Жмых почувствовал, что хватка слабеет, рванулся и оказался на свободе. Он предпочел отбежать подальше, спрятаться за угол одного из домов, чтобы наблюдать за ходом поединка со стороны, не принимая в нем непосредственного участия.
Лукас дрался с яростью поистине безграничной. Размахивал кулаками, бил ногами, как заправский кикбоксер, кусался, плевался, норовил боднуть в живот. Одному из рангунов удалось схватить лемурийца за плечо, но тот вывернулся, сломал врагу запястье, вырвал зубами кусок шерсти из бедра. Пнул другого в пах. Противник, вскрикнув, упал на колени, пополз в сторону.
Все происходило в считаные секунды, настолько стремительно, что враги даже не успели достать оружие.
Клешня первым рванул из-за пояса пистолет. Каким бы хорошим бойцом ни был лемуриец, несущемуся со сверхзвуковой скоростью кусочку свинца он не мог ничего противопоставить.
Глеб понял, что пришла пора вмешаться. Умело пушенный его рукой камень угодил рангуну в затылок. Клешня затряс головой, но пистолет из руки не выпустил. Обернулся, ища взглядом, где может скрываться метатель камней. И тут на него обрушился лемуриец. Запрыгнул на спину, обхватил ногами, сдавливая ребра, впился зубами в лохматую шею. Держась за шерсть на загривке одной рукой, кулак другой
