императора, который, по-видимому, был к нему враждебно настроен. Раньше Бруно не задумывался, что в Римской империи однажды произошла смена религии, но теперь, после слов Эркенберта, ему стало ясно, что такое событие должно было когда-то иметь место.
— Как ты знаешь, первым христианским императором был Константин.
Императором его объявили в моем родном городе Эборакуме — в Йорке, как сейчас называют его обосновавшиеся в нем поганые язычники.
— Хорошее предзнаменование, — уверенно сказал Бруно.
— Будем надеяться. Константин постоянно боролся с мятежниками — как и ты, император, — и однажды в ночь перед битвой увидел сон. Во сне ему явился ангел, показал крестное знамение и сказал: «In hoc signo vinces» — «С этим знаком победишь». Император не знал смысла этого знака, но на следующее утро приказал своим людям нарисовать у себя на щитах крест и под знаком креста сражался и победил. Потом знающие люди разъяснили ему значение креста, Константин принял христианство сам и насадил его во всей своей империи. Но он сделал еще одну вещь, о император. Он подписал «Donation» — «Константинов дар». На этом документе основаны Церковь и обновленная Империя. Благодаря ему Церковь получила власть в этом мире.
Благодаря ему Империя получила для своей власти благословение свыше.
Именно поэтому император — помазанник Божий. А Римский папа должен утверждаться императором.
— Звучит неплохо, — сказал Бруно с некоторым скептицизмом, — но римских пап я назначаю без всяких документов. И власть моя проистекает из реликвий, которые я нашел — мы нашли. Зачем нам нужен этот «Дар»?
— Я думаю, что вместе с императорской инквизицией нам понадобится и новая грамота.
Бровь императора предостерегающе поднялась. Он успел понять, что цель разговора — заставить его силой сместить неугодного папу Иоанна и держать кардиналов под замком, пока они не проголосуют за нужного кандидата на освободившееся место. Император, хотя и не поставил Эркенберта в известность — Бруно не хотел, чтобы будущий папа оказался хоть как-то замешан в исчезновении прежнего, — уже послал усиленный военный отряд, чтобы разобраться с папой Иоанном, и отправил колеблющимся германским кардиналам жесткое письмо, в котором требовал от них проявить больше благоразумия самим и повлиять на своих итальянских собратьев. Но Бруно не понравилась идея о даре. Церковь и так уже достаточно богата.
— Это будет дар Империи от Церкви, — решительно заявил Эркенберт. — А не дар Церкви от Империи. Десятая часть церковных доходов будет передаваться государству на определенные цели. На борьбу с язычниками. На искоренение ересей. На войну с приверженцами Пророка. На войну с византийскими раскольниками. Нужно будет основать новые военные ордена во всем христианском мире, а не в одной только Германии. Организовать императорскую инквизицию для борьбы с недовольными и еретиками. Мы назовем этот документ «Даром святого Петра».
— Святого Петра? — рассеянно переспросил император, обдумывая заманчивые следствия из сказанного Эркенбертом.
— Я приму имя Петра, — решительно сказал дьякон. — Это было запрещено всем римским папам с самого начала. Но я возьму это имя не из гордости, а в знак уничижения, в знак того, что Церковь должна начать все заново, очиститься от своих слабостей и пороков. В подземельях Ватикана, в катакомбах, мы найдем документ, написанный самим Симоном Петром и выражающий его желание, чтобы Церковь преданно служила христианской Империи.
— Найдем документ? — повторил Бруно. — Но как можем мы найти там документ, если мы не знаем, есть ли он там?
— Я нашел Грааль, разве нет? — ответил Эркенберт. — Можешь на меня положиться, я найду «Дар святого Петра».
«Он имеет в виду, что собирается подделать его, — неожиданно понял Бруно. — Это нарушит все Божьи и человеческие законы. Но десятая часть церковной собственности... Жирных монахов и праздных монашек прогоним, доход с их земель пойдет на содержание армии... Наших ritter'ов и bruder'ов будем считать уже не на сотни... Разумеется, благая цель оправдывает недостойные средства».
«Это подлог, и он знает, что это подлог, — подумал Эркенберт. — Но он готов на него пойти. А того не знает, что „Константинов дар“ — тоже подделка, и это видно любому образованному человеку, она написана на латыни совсем не того периода, каким датирована. И писал ее не иначе как франк, чтоб мне самому стать итальяшкой. Интересно, сколько вообще исторических документов — фальшивки? Вот в чем подлинная опасность таких книг. — Дьякон взял из рук императора брошюру еретиков, порвал и бросил в огонь. — Они заставляют людей задумываться, все ли книги непогрешимы. Это мы должны будем искоренить. Всего несколько книг, и каждая из них — священная, вот как мы должны устроить. А верны они или нет — это буду решать я».
Лениво поднимающиеся впереди по левому борту клубы дыма захватили внимание Шефа, как липкая паутина — сопротивляющуюся муху. Рейд флота прошел удачно, необыкновенно удачно. Острова Средиземного моря завоевывали часто, но, видимо, уже много лет не грабили по-настоящему.
Возможно, завоеватели старались только обратить островитян в свою, истинную веру, а не получить с них прибыль. Сейчас корабли флота низко сидели в воде, не только из-за пополненных запасов провианта и воды, но также из-за груза церковных блюд, парчи и выкрашенных неизвестными красителями тканей.
Самой богатой оказалась дань, собранная с Мальорки и Менорки, с Ивисы и Форментеры, а также с Корсики и Сардинии, дань в золотых и серебряных монетах арабов, греков, франков, римлян и еще таких народов, о которых Шеф никогда не слыхивал и чьи надписи на монетах не могли прочитать ни Скальдфинн, ни Соломон. Идти ли теперь на Сицилию, расположенную совсем недалеко на юге за островом Вулькано с его огнедышащей горой? Или высадиться на берег материковой Италии? Даже Гудмунд стал поговаривать о том, как важно вовремя остановиться, пока равноденственные штормы не преградили долгую дорогу домой.
Неудовлетворенным пока оставался только Стеффи. Он с энтузиазмом отнесся к своему новому небесному патрону — богу Локи — и его амулету.
Он больше не мог говорить ни о чем, кроме огня, и стал исповедовать принцип, о котором часто упоминал Шеф: в мире рассеяно больше знаний, чем обычно думают. Стеффи поставил себе целью узнать все, что только известно людям об огне и о веществах, которые горят, дымят или хотя бы светятся в темноте. В пленном греческом сифонисте Стеффи скоро разочаровался. Тот знал свое ремесло, это верно, и честно рассказал все, что знал, о черных нефтяных лужах на дальнем берегу Черного моря, о том, как добывают и очищают горючую жидкость, тонкую и прозрачную зимой, вязкую и липкую летом. Но, зная все это, грек мало интересовался заменителями горючего. От него скрыли тот факт, что у них на Западе не было таких месторождений нефти, какие были у греков на Востоке, а без заменителя горючего люди Пути могли рассчитывать только на оставшиеся полбака захваченной у противника нефти.
Стеффи не был обескуражен. Он говорил с греком, с Соломоном, с Брандом, с Шефом, снова с Соломоном, с командами рыбацких лодок, которые северяне перехватывали, расспрашивали и отпускали, а также со своими помощниками. Его монолог не прерывался и сейчас, когда он стоял на баке и вместе с Шефом смотрел на дым вулкана, но смотрел так, как любовник смотрит на заветное окошко.
— Понимаешь, это просто смешно, — твердил он. — Начнешь расспрашивать, и навроде каждый знает, что стоит развести костер на земле, взятой из конюшни, из пещеры или еще откуда-то, и огонь вспыхнет очень ярко. Тогда я стал спрашивать, а что еще так горит, и мне чего только не назвали. Соломон сказал, что у арабов есть жидкость, похожая на греческую naphta, но грек сказал, что это совсем другое вещество. Соломон сказал, что арабы делают из своей жидкости факелы вроде наших, только кидают их руками, а не выстреливают из катапульты. Хотел бы я достать немножко такой naphta, а пока мы попробовали рыбий жир, селитру, воск... А потом один парень напомнил мне о гнилушках, они светятся в темноте, хотя и не горят. Соломон сказал, это называется phosphor, и если его взять очищенный, он так горит, что водой не потушишь, и его приходится соскребать с кожи. А грек сказал, они о таком слышали и пробовали смешивать со своим горючим, но ничего хорошего не вышло, то и дело получалась какая-то
