должно ж быть некоторое разнообразие).
9. 1 (одну) марочку (LSD) по большим государственным праздникам. Сами догадайтесь, для кого.
Предметы второй необходимости:
1. 1 (один) столик наподобие журнального (если сие возможно. Если невозможно — не канает, все равно чтобы был.)
2. 1 (один) муз. агрегат (радио/магнитофон/в идеале CD).
3. 1 (один) гранатомет типа «Муха» — для служебных надобностей.
Нач. пресс-службы REX Андрей Воронин.'
Вадим поднял последний дринк церковного вина херовенького качества на уровень глаз, офицерски отсалютовал распечатке стаканом, чокнулся с медной рамкой и выпил до дна.
5.
— Без пропуска, — сказал охранник Гимнюк, исключительно любезно улыбаясь и исключительно внимательно глядя Вадиму в глаза, — не могу.
— Слушайте, — Вадим из последних сил пытался удержаться в навязанных рамках подчеркнутой светскости. — Вы же меня прекрасно знаете. Вы меня, пардон, каждый день видите. По десять раз. — Не каждый, — с достоинством возразил охранник Гимнюк. — У меня смена через сутки.
— Ну…
— Пропуск, пожалуйста.
— Я же вам объясняю, — ласково-ненавидяще улыбнулся Вадим. — Я. Его. Забыл. В спешке.
— Тогда, к сожалению, я вас не пропущу.
— Да какого хера!… — взорвался Вадим наконец с освобожденным облегчением и одновременно — четким ощущением проигрыша. — Ты, блин, знаешь прекрасно, что я! тут! работаю! Я не ксероксы воровать и не порнуху из сети скачивать, я ра-бо-тать иду! Любезнейшее, терпеливейшее лицо охранника Гимнюка не дрогнуло, и только пристальные глазки чуть замаслились: — Я не знаю, зачем ВЫ сюда идете. Каждый работник банка обязан иметь при себе пропуск.
— Ладно, — выпотрошенно выдохнул Вадим, — хорошо. Тогда я сейчас вернусь домой. А когда мой начальник потребует у меня объяснить причину прогула, я совершенно честно скажу: господин Гимнюк не пропустил меня на проходной… — Это, извините, меня не касается, — Гимнюк медленно смаковал каждое слово. — У меня тоже есть начальник и четкая инструкция. Без пропуска никого на территорию банка не пропускать. НИКОГО. И если что-нибудь случится, у меня будут неприятности. — Да гос-споди! — Вадим даже прыснул истерически. — Что может случиться?! — Не знаю, — Гимнюк был бескомпромиссно серьезен. — Что-нибудь.
— Но это же бред.
— Пропуск, пожалуйста.
«Представляете, мой друг, — пришло на память Вадиму, — я могу так четыре часа и ничуть не устану!» Когда же ты, гнида вахтерская, наиграешься? — пытался определить он по выражению латунных зенок, по исполненному сладострастной должностной непроницаемости лицу шпанистого прыщавого переростка с задней парты, вечно остающегося на второй год и вышибающего карманную мелочь из младших малокалиберных одноклассников. Сценки наподобие сегодняшней случались на проходной банка REX не часто, но регулярно. Пропуска, паспорта, удостоверения, идентификационные карты, кредитные карточки и водительские права, которых у него не было, Вадим по врожденному раздолбайству постоянно забывал. Количество же и видовое разнообразие банковских охранных структур впечатляло. Секьюрити были внутренние и внешние, в статском и в униформе специального дизайна от авангардно-пацифистского модельера Бирманиса, который ради такого гонорара стал временно консерватором-милитаристом. Существовала, циркулировала в канцелярской кровеносной системе REXа и регулярно мутировала, разрасталась, уточнялась, усложнялась запутаннейшая система инструкций, правил, предписаний, ограничений, допусков, списков черных и белых, дополнений к ним и исключений из них. Так что забывчивый сотрудник пресс-службы Аплетаев то и дело был останавливаем и, в зависимости от личных склонностей и широты натуры того или иного гарда, либо отделывался добродушно-снисходительным «ужо!», либо подвергался долгому нудному допросу: а почему? а зачем? а где? а кто разрешил? а до каких пор? Встречались среди богатой охранной фауны банка REX и штучные экземпляры вроде Сергея Гимнюка.
Гимнюк был вадимов ровесник и даже, оказывается, учился в школе соседнего района. Но пока будущий сотрудник пресс-службы оттачивал демагогический навык, покуривал траву и героически ухаживал за подавляюще превосходящим женским составом на рижском журфаке, будущий работник внутренней охраны ЛЕТАЛ на РУКОХОДЕ, получал ЛОСЕЙ и БАНОЧКИ на главной базе Северного флота советских тогда еще ВМС в городе Североморске Мурманской области. «Ты вот знаешь, кто такой КАРАСЬ? — рассказывал охранник Гимнюк Вадиму в курилке, блестя глазами после приятия внутрь двухсот грамм на торжественном общеконторском банкете по случаю семилетия REXa. — КАРАСЬ на флоте — это то же самое, что ДУХ в армии. Рядовой первого года службы, втоптал? Вот я, например, мичман. А ты, — Гимнюк дружелюбно почти ткнул Вадиму сигаретой в физиономию, — даже не дух! Ты… запах!» О деталях «годковщины», сиречь флотской дедовщины (ГОДОК = «дед»), Гимнюк повествовал многим, много и охотно, причем и то, как чморил он в бытность годком, и то, как чморили его в карасиной ипостаси, преподносилось с одинаковой противоестественной радостью. Так Вадим приобрел множество полезных познаний в нюансах североморского модус вивенди и операнди. Он узнал, что основное занятие карася — вовсе не плавать, хотя бы и на КОРОБКЕ (боевом корабле), а — ЛЕТАТЬ. Летать можно по-разному: чистить очко зубной щеткой или сгребать в сугробы непрерывно сыплющий три четверти года с полярноночного неба снег (выполняя собственную и годковскую трудовые нормы), много часов кряду УМИРАТЬ НА РУКОХОДЕ — то есть ходить на руках на гимнастических брусьях (срок умирания устанавливается годком на свой вкус), получать щедрым годковским кулаком в скрещенные на лбу ладони (это ЛОСЬ) или тяжелой флотской табуреткой (БАНОЧКОЙ) по жопе в классической позе раком. Отслужив, вдоволь налетавшись и вдосталь нагодковав, бережно сохранив брутальные североморские мемории в дембельском альбоме души, мичман Гимнюк пристроился гардом-привратником в банкирский дом. По протекции, вестимо, одного из бесчисленных цитроновых замов, помов и спецреферентов, коему приходился племянником. Теперь он городо печатал компромиссный (средний арифметический меж чеканным строевым кремлевского курсанта и развалочкой новорусского бандита) шаг по вестибюлям и коридорам REXа. Носил он только дизайнерскую униформу, цивильное громко и вслух презирая. Длинные, почти достигающие коленных чашечек руки охранник Гимнюк держал неизменно колесом. Подразумевалось, очевидно, что свободно примкнуть к корпусу рукам мешают сверхтренированные, взбугрившиеся, налезающие друг на друга, как щитки латного доспеха, бицепсы, трицепсы и квадрицепсы. Обильно потеющая ладонь правой при этом с нервозной страстью онаниста-виртуоза мяла, оглаживала и теребила рукоять черного стека, дубинки-тонфа, неукоснительно болтавшейся на правом крутом бедре…— Что, Вадик, попался? — с покровительственным ехидством прозвучало сзади. Очкастый бодрым шагом двигался от дверей, тисненой папкой смахивая капельки с оранжевой кожи полсмитовского пальто. — Опять без ксивы, террорист чеченский? Андрей Владленович, не глядя, кинул в направлении почтительно и мгновенно оцепеневшего охранника Гимнюка полуфабрикат полуприветственного жеста, как роняют шубу на руки швейцару, махнул Вадиму папкой: дескать, пошли. Вадим миновал Гимнюка, уже успевшего чудесным образом слиться с местностью, стать полезным, но ненавязчивым элементом интерьера. — Понадобишься, — бросил Очкастый на ходу и засвистел «Не нужен мне берег турецкий». Вадим поспевал. Двери лифта сомкнулись за ними. Вадим искоса и сбоку разглядывал жизнерадостное располагающее лицо Очкастого, его отменный загар, и вспоминал, как месяц назад Андрей Владленович, вернувшийся в пропитанную серой водяной взвесью ноябрьскую Ригу не откуда-нибудь, а с Таити, демократично делился с восхищенными мужчинами пресс- рума полинезийскими впечатлениями. Не дура была губа у вашего Ван Гога или кого там, вальяжно делал
