ручкой Очкастый. Ой не дура. Бабы ихние — это что-то с чем-то, я отвечаю… «Таити, Таити, — ухмыльнулся вполголоса Вадим, — не были мы на Таити, нас и здесь неплохо кормят!» — но именно озвученная Очкастым помесь «Библиотеки приключений» с рекламным проспектом турфирмы добила его вконец.
«Свершилось, господа. Этот пидор совершенно потерял нюх. Не, вы просекаете? Вы въезжаете ваще? Это, бля, тотально неслыханно! Этот наглый мерзенький подонок, лопающийся от трусливо и глумливо уворованных НАШИХ ТРУДОВЫХ БАБОК, предлагает мне — нет, вы осознаете?!! — НАПИСАТЬ ТЕКСТ! А?! Да куда же мы катимся! Если каждая очкастая падла будет вот так вот подходить и — понимаешь ты, мужицкая морда? — ПРЕДЛАГАТЬ НАПИСАТЬ ТЕКСТ, то… все. Совсем все. А-по-ка-лип-сис. Нау. А я, промежду прочим, собираюсь съебывать отседова нахуй и пить водку. Даже если для этого потребуется расчленить, кастрировать, вдавить очочки в нагло вылупленные зенки десяти — нет, двадцати! — таким пидорам, как ты, Очкастый. ХУЙ ВАМ, ПОГАНЫЕ БУРЖУАЗНЫЕ КОМПРАДОРЫ! СМЕРТЬ УГНЕТАТЕЛЯМ! И напоследок — марш. Запевай!
Вперед, легионеры, железные ребята,
Вперед, сметая крепости с огнем в очах!
Железным сапогом раздавим супостата (тебя, тебя, Очкастый)! Пусть капли свежей крови сверкают на мечах!
Ур— ра-а-а-а!!! За Родину, за маршала Нагон-Гига!» Что за текст предлагал написать сотруднику пресс-службы наглый мерзенький подонок, лопающийся от трусливо и глумливо уворованных наших трудовых бабок, Вадим уже понятия не имел. Но перечитывать было приятно. За год директория WORDART разбухла чуждыми текстовыми файлами; их, паразитов, теперь было, пожалуй, больше, чем честных программных служак. И даже не имея ничего добавить в «искусство слов», Вадим -если, разумеется, никого не было поблизости, — с удовольствием пролистывал бесчисленные зажигательные послания различным демонам многоуровневой банковской мифологии. Преобладал среди адресатов, само собой, Очкастый. Но местами объявлялись и руководящие твари покрупнее: «Итак, каков итог этого дня? Что, Пыльный, молчишь? Тебе НЕЧЕГО сказать? Плохо. То есть я догадывался, но все равно жаль. Видишь ли, Пыльный, НАСТОЯЩЕМУ МУЖЧИНЕ ВСЕГДА ЕСТЬ ЧТО СКАЗАТЬ! Даже если пыль из него можно выбивать скалкой. Эрго: ты — Пыльный. А не мэн. И уж тем более не пацан. Кстати, вам, граждане Очкастый и Цитрон, я бы не советовал особенно радоваться. Вас я вообще на белого коня посажу. С царской печатью. Поняли, фраера? Ну вот. Десятиминутка морально-нравственного боевого воспитания окончена. Кр-ругом… Арш! На рукоход.» Белый конь прискакал из фольклора староверов-скопцов. Посадить на него означало, как выражались витиеватые аскеты-радикалы, «лишить удесных близнят», или попросту кастрировать. Царская же печать подразумевала добавочное усекновение и собственно уда. За спиной осклабленного Мурзиллы заскрипело обтягивающими пухлые ноги, словно шкурка сардельку, блестящими кожаными штанами молодое пи-ар дарование Олежек. Вадим заученным, как гаммы, набором пальцевых касаний катапультировался из компрометирующей директории. Влез на сетевой диск Х и принялся уныло ворошить палую необязательную листву очередных сводок и котировок. В сущности, вяло думал Вадим, сливая, копируя, перекидывая и распечатывая ненужные ему файлы, пи-си, персональный твой компьютер, есть проекция человеческого сознания в трактовке озабоченного Фрейда. Вот многочисленные X, T, Y, W, сопрягающиеся с разными секторами и плоскостями внешнего мира, презентующие и предлагающие всевозможным визави приемлемые версии тебя, — кстати, диски, подверженные общесетевым сбоям и поражаемые заносимыми извне вирусами. А вот закрытый для постороннего доступа, ударопрочный, запароленный С. Хард-драйв. А вот — глубоко в недрах хард-драйва, — какой-нибудь WORDART, оцифрованный фрейдов ид, двоичная подсознанка, отстойник-накопитель комплексов, фобий, филий, маний, затаенных желаний. И ведь влезь на жесткий диск любого из соседних компов — наверняка и там обнаружится аналогичная директория, вместилище личных дневников, плохих стихов, прозы, которой никогда не быть опубликованной, писем, которым никогда не быть отправленными……— Вадичка, свободно? — младшая сотрудница отдела учета с третьего этажа, причина — или повод? — трехкратного единовременного полугодичной давности вадимова оргазма, не дожидаясь ответа, энергично подсела за его столик в банковском кафе. Заработала ножом, вилкой и челюстями, творя проворное надругательство над самодовольным трупом прожаренного бифштекса. — Как дела? Где был? Как рождество провел? Как отдохнул? Как новый год встречать собираешься? Тут? Или поедешь? Я вот в Тунис. Чего вялый такой? Пил? Как тебе погодка? Мерзко, да? Слушай, где у нас пиротехника всякая шутейная, говорят, магазин в Старушке есть? Как тебе этого, Штелле, заявы? Смотрел поздравление? Клевый мужик? — Мудак он, — успел вклинить Вадим. Младшая сотрудница на мгновение запнулась, поглядела на него совершенно непонимающе и продолжила в прежнем темпе в том же духе. Вадим, дивясь собственной половой невзыскательности, обреченно уткнулся в почти допитую чашку эспрессо и отключил внешний контур. Он тормознул перед зеркалом на выходе из кафешки поправить наугад условную прическу, — когда над плечом его отразилась заветная троица с диска С: литой круглый Цитрон, тощий длинный Пыльный и крепенький оптимальный Очкастый как переходное антропологическое звено меж ними. Триумвират завернул за плюшевую занавесь отдельного каминного зальчика. -…то хотя бы не светись, — донеслось до Вадима раздраженное цитроново, — чтоб без наглого кобеляжа, милый ты мой! — Тише, Эдик, — сыпучим голосом приглушил босса шедший последним Пыльный. Единственный из трех заметив вадимов беглый взгляд, Михал Анатольич задержался у плюшевой занавеси. Вернул взгляд — удлинненный, приправленный липким недобрым профессиональным интерсом. И — прикрыл. Занавесь. Генезис свой лишенный возраста, как мумия, и мумию же напоминающий Михал Анатольич имел в пятом (инакомыслящие) отделе комитета госбезопасности. Комитет земное существование прекратил, Михал же Анатольич радением свояка, кажется, Эдуарда Валерьича существовал по-прежнему и, более того, по-прежнему ведал безопасностью. Правда, уже не государственной. Частной. Информационной. Возглавляя в REXе соответствующий отдел. Именно благодаря предельно неясной, но несомненно фискальной специфике нынешней своей службы и щелочно въедливому характеру Пыльный угодил в фигуранты личного вадимова досье.
Вернувшись вечером домой, Вадим уронил в световой круг, оттиснутый на тахте торшером, дневной улов почтового ящика. Распечатку квартплаты, газетку объявлений. Картонный шероховатый рекламный прямоугольник. Опять. Бросилось в глаза жирное СЧЕТ. Опять?… На сей раз, однако, СЧЕТ был не ИНВЕСТИЦИОННЫЙ, а ПЕНСИОННЫЙ. Картонка в доступной рисованной форме предлагала открывать его сегодня, чтобы гарантировать себе счастливую обеспеченную старость завтра. Дальновидная молодость в джентльменско-клерковском наборе рубашка-галстук-очки-пробор и дамском деловом комплекте блуза- миди-юбка-каре сидела за непременным компьютером и бережно опускала монетку в эйфорически малиновую свинью-копилку. Свинья стремительно разрасталась, как на животноводческой диаграмме. Итоговой мегахрюшкой наслаждалась обеспеченная старость юнисекс в туристических шортах-панаме- жилете-рюкзаке-фотомыльнице. Живые воплощения этой агитраскраски Вадим наблюдал ежедневно едва ли не из окна пресс-рума. С тех пор как десоветизированная Рига удостоилась графы в списке пунктов, обязательных к посещению, осмотру и фиксации на пленку «кодак» всеми западными турстарцами. В прошлом веке даже захудалая аристократическая поросль, прежде чем поступить на государеву службу, обзавестись семьей, остепениться, укорениться, врасти, — непременно моталась по Европе, распевала «гаудеамус, игитур!» в угрюмых Геттингенах, кутила в Парижах и покрывалась солнечным эпикурейством под греческими оливами. Запасала, как витамины или тепло, — пока рецепторы не замылены, восприятие свежо, эмоции густы, — чувственные и умственные впечатления на всю предстоящую жизнь. Нынче же торжествует схема строго обратная: лучшие свои, активнейшие и продуктивнейшие годы ты посвящаешь деланию карьеры, геморроидальному сидению в офисной коробке, офтальмологическому таращению в монитор, скрупулезному взращиванию будущей пенсионной ренты. Чтобы дцать лет спустя, достигнув заветной должности старшего менеджера и стопроцентной консистенции импотентного старого пердуна, счастливо отправиться на покой и далее — по накатанным маршрутам самолетно-паромно-автобусных туров. Ты свободен. Ты предоставлен сам себе. Перед тобой открыты все пути. Тебе доступны все удовольствия. Только ты уже ничего не можешь и не хочешь, тебе на самом-то деле все это просто не нужно. Ты выхолощен, выжат. Употреблен. Все твои соки потрачены на достижение целей отчужденных и абстрактных. Ведь что такое успешная карьера? баба с седьмым размером бубсов и ногами от переносицы? раблезианский обед? цистерна «Вдовы Клико»? Хуй-то. Позолоченная медалька. Почетный значок «Жизнь удалась». Но смысл твоего забега — синк позитив! — ясен лишь тому, кто этот значок тебе цепляет. Тому, кто использовал твою биологическую, витальную энергию в своих внебиологических интересах. Вадиму
