Андрей Геласимов
Фокс Малдер похож на свинью
* * *
Она говорит мне: надо сходить к священнику. Если есть вопросы.
Я говорю себе: а если их нет?
К кому идти, если в голове одни ответы? На всех уровнях морфологии. Например, имя существительное – небо, трава, дети, вино, птицы, ветер. Хоть в единственном числе, хоть во множественном. И род какой хочешь: небо – оно мое, дети – они мои, трава – она тоже моя, и ветер мой тоже. Чего тут непонятного? Никаких вопросов. Все ясно.
Потом имя прилагательное – дети какие? Смешные. У них толстые щеки и круглые глаза.
Небо какое? Красивое.
Трава какая? Зеленая. Если разжевать, во рту остается запах.
Вино какое? Хорошее. Но надо уметь выбирать. На то, чтобы научиться, уходят годы.
Наконец – глагол. Чем занимаются на траве? Пусть каждый ответит для себя сам.
Что делать с детьми? Ничего. Они уже сами все знают.
Сколько можно выпить вина? Пусть сердце тебе подскажет.
Надо ли закрывать окно, когда дует ветер? Нет. И плевать, что ответ такой короткий.
Глаголы нужно подчеркивать двумя линиями. Но это уже синтаксис, а не морфология. В школе по этому поводу было много вопросов. Жалко, священника под боком не оказалось. А русичку звали Калерия Николаевна. Финское какое-то имя. Или угорское. Надо было ей финский язык тогда нам преподавать. Может, сейчас были бы хоть какие-нибудь вопросы. С финской грамматикой так легко бы не разобрались. А так больше вопросов нет. Остались одни ответы. На всех уровнях морфологии. См. выше, если охота узнать. Так что священник уже не нужен. Не для этого, во всяком случае.
С учителями, вообще, отдельная история. Почему попадаешь именно в эту школу?
А почему карта оказывается именно в этой колоде?
Потому что их напечатали вместе. Колода карт – а в ней одна какая-то карта. Так задумано. Кем? Это самая большая тайна.
Ты появляешься на свет, кричишь, писаешь под себя, а потом приходишь в школу к учителям, которые были для тебя предназначены. Кем? Я уже пытался ответить на этот вопрос. Если не веришь, см. выше.
Точно так же, как и ты был для них предназначен.
В этой шайке без тебя смысла не больше, чем в колоде карт без восьмерки пик. Или десятки бубен. Или без дамы крестей. Или без туза черви – выбирай любую, но помни, что другие смотрят и всегда готовы усмехнуться твоему тщеславию.
Особенно, если у тебя есть на то основания.
Гордишься собой или нет, но ты приходишь к этим людям и только спустя много лет понимаешь, что, в общем-то, зря над ними смеялся. Что каждый человек в твоей жизни имеет значение. Что он мог появиться только в жизни определенных людей, определенного набора людей, одним из которых был ты. Единственный и неповторимый.
Как бы.
И тогда ты начинаешь думать – Господи, чем я их всех заслужил?
Ты с ними в одном пасьянсе. Лежишь рубашкой вниз – хорошо еще, если красивая; бывают такие уродливые, хоть караул кричи – лежишь и дополняешь собой узор. Ты явно нужен кому-то, чтобы пасьянс сошелся. Кому? Об этом нет смысла думать – важно, чтобы в итоге все это как-нибудь там сошлось. И если хватает времени, то начинаешь присматриваться к тем картам, которые были задуманы с тобой вместе как одна колода.
Что там произошло, после того как тебе исполнилось шесть с половиной? Тебе исполнилось шестнадцать, ты снова влюбился, попал в тридцать девятую школу – бок о бок речной порт, речное училище, дома речников, и отсюда все комплексы, не обязательно связанные с рекой, но все же определяющие социальный статус твоих одноклассников. Как впрочем, и их культурный статус. И сексуальный. А также их чувство юмора. Поскольку в журчании воды, по сути, нет ничего смешного.
Смеялись совсем над другим. Синие панталоны Екатерины Михайловны. Длинные, практически до колен.
Женщины на определенной стадии начинают заботиться только о том, чтобы было тепло. Ставят на себе крест. Слишком ясно понимают, что чудес больше не будет.
У мужчин по-другому. Этим до конца что-нибудь мерещится. «Бес в ребро» и прочие невинные отговорки. Все время на что-то надеются. А кто виноват, что хочется жить?
Но у Екатерины Михайловны все было не так.
Ставила табурет у доски и забиралась на него в присутствии всего класса, чтобы достать спрятанную с вечера карту. Наступление советских войск на Северо-западном фронте осенью-зимой 1944 г. Убрала туда специально, чтобы Лидия Тимофеевна не нашла. Молодая еще. Год как из института, но уже слишком много о себе понимает. Пусть сначала попробует как Екатерина Михайловна. 28 лет стажа и фотография на обложке журнала «Коммунист». Вернее, не совсем на обложке, но сразу же, как откроешь. А то даже здороваться нормально не научилась. Пусть сама себе материал готовит. А мы посмотрим. Или на пальцах им все рассказывает. Ржут без конца, идиоты несчастные.
Екатерина Михайловна не любила Лидию Тимофеевну. Это происходило, скорее всего, оттого, что Лидия Тимофеевна не носила пока синих панталон. Как впрочем, и любого другого цвета. Было бы слишком заметно. Ей нравились узкие вещи. А то, что она там под ними носила, нам увидеть не довелось. Большинству из нас, по крайней мере. Просто не было случая.
Екатерина Михайловна стояла на табурете и помахивала в воздухе свернутой картой советского наступления, чтобы стряхнуть с нее пыль. Это было глупо. Она спрятала карту от Лидии Тимофеевны только вчера вечером. Суток еще не прошло. Какая тут пыль? Но карту можно было смело вынимать. Лидия Тимофеевна эту тему уже прошла. Только что кончился урок истории в параллельном. Завидовали мы им, или нет?
Зато у нас было смешно.
Екатерина Михайловна нагибается вперед и открывает доску, как открывают купейную дверь в поезде. Очень удобное изобретение. Подходишь, тянешь за ручку вбок – и перед тобой все Екатеринины сокровища. Но карты с наступлением там нет. Так что зря Лидия Тимофеевна внутри все перерыла. Десять минут, как минимум, потеряла от урока.
Лицо от напряжения раскраснелось. Глаза растерянные.
А карта теперь в руке у Екатерины Михайловны, и та, согнувшись на табурете, стоит спиной к нам и нагибается все ниже. Ей надо достать указку, но она хочет сделать все за один раз, не опускаясь с табурета на пол. Экономия сил. Какой смысл суетиться, если ты у себя дома? Поработаешь в одном месте 28 лет, и тоже перестанешь различать, где работа – где дом. Указку она от Лидии Тимофеевны не прячет. У той есть своя. Она нагибается все ниже, а нам становится видно все больше.
Так туча, закрывавшая небо целый день, внезапно уходит и обнажает огромный кусок пронзительной синевы.
Ну и что с того, что параллельному классу досталась Лидия Тимофеевна?
Насчет юмора еще была директриса. Тоже ценный кадр. Насчет юмора.
Старой закалки.
Одно время преподавала литературу. Печорин, Онегин, лишние люди. Сонечка Мармеладова как морально неустойчивый элемент. Боялась произносить слово «проституция». Не одобряла. Или
