Кожа обвисает, кости сохнут, и наконец он, беззубый и слабоумный, сходит в могилу. Что может знать он о страхе бессмертных?
Из иллогиров же никто до сих пор не изведал смерти.
Бакилас помнил Пришествие Света, когда во мраке впервые зазвучала великая Песнь Вселенной. То было время открытий и гармонии, время содружества. То была жизнь. Тогда зародилось все сущее — звезды, и планеты, и океаны лавы, и великие водные моря.
Тогда они знали иные радости, радости познавания и осознания. Тогда не было ни боли, ни разочарований, ни трагедий. Все иллогиры наслаждались (или страдали?) полной безмятежностью. Лишь с возникновением плоти начались противоречия. Можно ли познать подлинную радость, не познав подлинного отчаяния? Такие вопросы встречались на каждом шагу, и потому иллогиры возжаждали
Бакилас обнажил меч, тихо подошел к спящему коню и одним ударом обезглавил его. Вырезав сердце животного, он поднял его к ночному небу и призвал Анхарата.
Сердце вспыхнуло ярким пламенем, и голос Анхарата сказал:
— Ты хорошо сделал, что вызвал меня, брат. Эмшарас вернулся.
— Я его не чувствую,
— Тебе мешают его чары, однако он здесь и хочет воспрепятствовать свершению нашей судьбы.
— Но отчего? Ведь вы с ним близнецы и с самого начала времен были во всем едины.
— Единства больше не существует, — гневно отрезал Анхарат. — Я одержу над ним победу. Я зажму его дух в своей руке и буду терзать его до конца времен.
Бакилас молчал. Он ощутил в Анхарате радость, которой тот не испытывал с тех самых пор, как Эмшарас их предал. Он радовался возвращению брата. Как это странно! Бакиласу хорошо были знакомы боль и горе Анхарата. Ненависть его к Эмшарасу стала всепоглощающей. На протяжении веков он неустанно разыскивал своего брата, пуская в ход все известные ему чары. Его ненависть почти не уступала в силе прежней любви. Быть может, любовь и ненависть — в некотором смысле одно и то же, подумал вдруг Бакилас. Анхарата мучили обе. Без Эмшараса его существование утратило смысл — он и теперь мечтает лишь о том, чтобы зажать в руке дух своего брата. Ненависть и любовь, неотличимые друг от друга.
— Ступай в Лем и спрячься там, — сказал Анхарат, —пока не придет время нанести удар. Со смертью младенца сила моя возрастет многократно. Тогда я найду Эмшараса и сведу с ним счеты.
Наим Паллинес никогда не любил Антикаса Кариоса, но тщательно скрывал эту нелюбовь. Наим знал Кару с детства и был гостем на ее свадьбе. Он видел ее лучезарную радость и завидовал ее жениху — с такой любовью смотрела она на него, когда им связывали запястья во время брачного обряда.
Два дня спустя их обоих не стало: мужа убил кровопийца Антикас Кариос, Кара наложила на себя руки. Любовь — слишком драгоценное чувство, чтобы вот так, походя, расправляться с ним. После этой трагедии неприязнь Найма к Антикасу преобразилась в ненависть.
Тем не менее он как полковник королевских улан вынужден был подчиняться этому человеку, исполнять его приказы и отдавать ему честь. Найму все это давалось тяжело.
Но сегодня он, с помощью Истока и едущих позади полусотни солдат, намеревался положить конец как своей ненависти, так и ее предмету. Разведчики обнаружили беглецов менее чем в трех милях от Лема. Еще каких-нибудь полмили — и Наим их нагонит.
Он представлял себе, как они будут нахлестывать коней в последней отчаянной попытке избежать плена. Но могучие кони уланов без труда настигнут их усталых лошадей. Найму хотелось надеяться, что Антикас будет молить о пощаде, но даже в мечтах он сознавал, что этому не бывать. Антикас, при всех своих дурных качествах, человек отважный и скорее всего сам атакует преследователей.
Сам Наим как боец неплох, но и только. Надо будет держаться позади, когда начнется атака. Смерти он не боялся, но не хотел пропустить тот миг, когда Антикаса возьмут в плен.
С ним поравнялся его сержант Олион в трепещущем на ветру белом, забрызганном грязью плаще. Олион — превосходный наездник и хороший солдат, но с его неряшливостью никакие взыскания не могут сладить. Высокие бронзовые шлемы и парадные плащи должны придавать уланам лоск, но коренастый, плечистый, с вечно красным лицом Олион во всем этом просто смешон. К тому же на затылке у него опять вскочил чирей.
— Ребята не в духе, полковник, и мне это не нравится, — сказал сержант.
— Ты хочешь сказать, что пятьдесят человек боятся одного?
— Дело не в этом, полковник. Они бы даже не прочь поразмяться, но…
— Ладно, выкладывай, что у тебя на уме. Головы это тебе не будет стоить.
— Все может быть, полковник, — если вы понимаете, о чем я.
— Да, понимаю, — с отвердевшим лицом сказал Наим, — и поэтому лучше не говорить ничего. Поезжай вперед и посмотри, не видно ли их с холма.
— Слушаюсь. — Олион поскакал на юго-восток. Солдаты ехали за Наймом по двое в ряд, уперев концы копий в стремена. Сделав им знак двигаться тем же аллюром, полковник послал коня вслед за Олионом.
Остановившись на вершине подъема, он увидел вдали разрушенный город Лем. Когда-то он считался одним из величайших городов мира, но теперь превратился в обиталище призраков и воспоминаний. Громадные крепостные стены расшатались от землетрясений, и жители дальнего конца долины увозили камень для постройки своих домов. Северная стена напоминала ряд обломанных зубов.
Увидел Наим и всадников — по-прежнему в полумиле от себя. Он не различал их на таком расстоянии, но заметил, что кони у них устали, а до города еще довольно далеко. Солдаты догонят их через несколько минут.
— Говори скорее то, что хотел, а после исполним свой долг, — сказал Наим сержанту.
— Дело нечисто, полковник. Люди это знают, и я тоже знаю. Вы ведь знаете, что творилось в городе? Там погибли тысячи. Вот где нам следует быть. Зачем было вести целую армию в эту глушь, где и сражаться-то не с кем?
— Мы здесь, потому что нам так приказано, — ответил Наим, которому не терпелось захватить беглецов.
— А как же с провизией, полковник? Квартирмейстер говорит, провианта нам еле-еле хватит до Лема, а потом что? Нас даже на половинный рацион не переводили. Послезавтра трем тысячам солдат нечего будет есть. По мне, так это безумие.
— Знаешь, кто безумен, Олион? Солдат Маликады, ведущий крамольные речи. — Наим старался говорить убедительно, но это плохо у него получалось — он разделял беспокойство сержанта. — Послушай, — сказал он уже более мягко, — покончим сначала с этим делом и доставим пленников Маликаде. В нескольких милях отсюда мы видели олений след, и вы с ребятами сможете поохотиться. Поужинаем как следует хотя бы сегодня.
— Так точно, — с сомнением в голосе ответил сержант. Наим беспокойно оглянулся на приближающихся солдат.
— Как я понял, это еще не все? Давай скорее!
— Зачем королева убежала? Ведь Маликада ее кузен. Говорят, они всегда были добрыми родственниками. И почему такой важный офицер, как Антикас Кариос, помогает ей?
— Не знаю. Спросим самого Антикаса, когда возьмем его в плен.
Солдаты подтянулись, и Наим, вскинув руку, скомандовал:
— За мной!
Он скакал рысью по старой дороге, быстро сокращая расстояние между собой и беглецами. Рыжий парень, ехавший последним, оглянулся и пустил коня вскачь.
Началось! Наим выхватил саблю. Он уже видел Антикаса Кариоса, сидящего на громадном вороном коне. Найму показалось, что тот сейчас бросится в атаку, но Антикас оставался со своими, подгоняя их. Наим слегка придержал коня, позволив солдатам обогнать себя.
Седоголовый лучник, обернувшись назад, послал стрелу прямо в командира. Наим пригнулся, и
