— Нет.
Она научилась ценить эту экономность, с которой Свободные передавали важную информацию. Она жадно отпила несколько капель из своего водосборного кармашка.
Лито узнавал то, что скрывалось за ее движениями — знакомые жесты Свободных, оказавшихся в крайних условиях. Сиона теперь полностью прониклась их жизненным опытом.
Несколько капель, бывшие в водосборном кармашке, иссякли. Он услышал, как она всасывает воздух. Застегнув отворот маски, она проговорила приглушенным голосом:
— Я ведь не сделаю этого, верно?
Лито заглянул в ее глаза, увидев там ту ясность мысли, которую приносит близость смерти, редко достигаемое иначе.
Она усиливала только то, что необходимо для выживания. Да, она была уже очень глубоко в теда ри-агрими — агонии, открывающей ум. Вскоре ей придется принять то окончательное решение, которое, по ее мнению, она уже приняла. Лито понял по этим признакам, что теперь от него требуется обращаться с Сионой необыкновенно чутко. Он должен будет отвечать со всей искренностью на каждый ее вопрос, потому что в каждом вопросе таится приговор.
— Ведь верно? — настаивала она.
В ее отчаянности все еще был след надежды.
— Ничего не известно наверняка, — ответил он.
Это повергло ее в отчаяние. Это не входило в намерения Лито, но он знал, что такое часто происходит — точный, хотя и двусмысленный ответ воспринимается как подтверждение собственных глубочайших страхов. Она вздохнула.
Ее приглушенный маской голос опять пытливо обратился.
— У Тебя ведь было для меня специальное предназначение в Твоей программе выведения.
Это не было вопросом.
— У всех людей есть свое предназначение, — уведомил он ее.
— Но Ты хотел моего полного согласия.
— Верно.
— Как Ты мог рассчитывать на согласие, зная, что я ненавижу все, связанное с Тобой? Будь со мной честен!
— Три основания, на которых держится согласие, это — страсть, факты и сомнение. Точность и честность мало что имеют с этим общего.
— Пожалуйста, не спорь со мной. Ты знаешь, что я умираю.
— Я слишком тебя уважаю, чтобы спорить с тобой.
Затем он чуть приподнял передние сегменты своего тела, пробуя ветер, который уже начинал приносить дневную жару, но для Лито все еще был слишком неуютно влажным, чтобы хорошо себя чувствовать. Он подумал о том, что чем больше приказываешь контролировать погоду, тем менее управляемой она становится. Все абсолютное приходит к своей противоположности.
— Ты говоришь, что не споришь, но…
— Споры закрывают двери ощущений, — сказал он, опять опускаясь всем телом на землю. — За ними всегда замаскировано насилие. Если спор продолжается слишком долго, то всегда приводит к насилию. У меня нет по отношению к тебе жестоких намерений.
— Что Ты имеешь в виду — страсть, факты и сомнение?
— Страсть сводит участников друг с другом. Факты определяют пределы их диалога. Сомнение становится каркасом для вопросов. Она подошла поближе и поглядела ему прямо в лицо с расстояния меньше, чем в метр.
«Как же странно, — подумал он, — что ненависть может быть так неразрывно смешана с надеждой, страхом и благоговением».
— Ты мог бы спасти меня?
— Есть такой способ.
Она кивнула, и он понял, что она пришла к неправильному выводу.
— Ты хочешь заключить сделку, получив взамен мое согласие! обвинила она его.
— Нет.
— Если я выдержу Твое испытание…
— Это не мое испытание.
— А чье же?
— Наших общих предков. Сиона опустилась и присела на холодную скалу, погрузившись в молчание, еще не готовая попросить об остановке для отдыха под краем его теплого переднего сегмента. Лито показалось, будто ему слышится тихий всхлип, зреющий в ее горле. Сомнения в ней теперь заработали, она начинает задумываться, действительно ли он соответствует ее образу Завершенного Тирана. Она поглядела на него с той жестокой ясностью, которая теперь стала в ней проявляться. — Что заставляет Тебя делать то, что Ты делаешь? Вопрос был хорошо поставлен. И он ответил:
— Моя обязанность — спасти людей.
— Каких людей?
— Мое определение намного шире определений всех других — даже определения Бене Джессерит, воображающих будто они определили, что это такое — быть человеком. Я обращаюсь к вечной нити всего человечества, как его ни определяй.
— Ты пытаешься мне сказать… — рот у нее слишком пересох, чтобы говорить. Она постаралась накопить слюну. Он увидел движение под ее лицевой маской. Хотя вопрос ее очевиден, и он не стал ждать.
— Без меня теперь не было бы людей — нигде и никаких. И тропа к этому исчезновению много кошмарней, чем ты можешь вообразить даже в самых диких фантазиях.
— Твое, якобы, ясновидение, — насмешливо откликнулась она.
— Золотая тропа пребывает открытой, — сказал он.
— Я Тебе не доверяю!
— Потому что мы не подобны друг другу?
— Да!
— Но мы взаимозависимы.
— Какая у Тебя есть надобность во мне?
«Ага, крик юности, неуверенной в надежности своего положения». Он почувствовал силу тайных уз зависимости, и заставил себя быть жестким. -'Зависимость порождает слабость'!
— Ты и есть Золотая Тропа, — сказал он.
— Я?
Это был едва слышный шепот.
— Ты прочла дневники, что украла у меня, — сказал он. — В них есть я, но в чем есть ты? Посмотри на то, что я создал, Сиона. А ты, ты не создала ничего, кроме самой себя.
— Опять и опять плутни со словами!
— Я страдаю не от того, что мне поклоняются, Сиона. Я страдаю от того, что меня никогда не оценивают правильно. Может быть… нет, я не осмеливаюсь возлагать на тебя надежду.
— Какова цель этих дневников?
— Их записывает икшианское устройство, и они будут найдены в один очень далекий от нас день. Тогда они заставят людей думать.
— Икшианское устройство? Ты открыто отрицаешь Джихад? — В этом тоже есть урок.
— Что эти машины делают на самом деле?
— Они увеличивают число того, что мы можем производить не думая. Сделанное не думая — это и есть настоящая опасность. Погляди, как долго ты шла через эту пустыню, не думая о своей лицевой защитной маске.
— Ты мог бы меня предостеречь!
— Увеличив твою зависимость от меня.
Она мгновение пристально на него глядела, затем спросила:
