— Ты услал их в Туоно, не посоветовавшись со мной? До чего же ты меня удивляешь, Монео! Впервые за очень долгое время ты повел себя настолько независимо.
Монео стоял в сумрачном центре подземелья приблизительно в десяти шагах от Лито, склонив голову, применяя все известные ему способы унять дрожь, понимая при этом, что все его внутренние усилия Бог Император способен разглядеть как ладони, прочесть Монео, как открытую книгу. Уже почти полночь. Лито заставлял своего мажордома ждать и ждать.
— Я очень надеюсь, что не оскорбил моего Владыку, — сказал Монео.
— Ты повеселил меня, но я не поощряю тебя за это. В последнее время я не могу отделить забавное от печального.
— Прости меня, Владыка, — прошептал Монео.
— Что есть то прощение, о котором ты просишь? Всегда ли есть необходимость подвергать себя суду? Разве не может твой мир просто СУЩЕСТВОВАТЬ?
Монео поднял взгляд на это устрашающее лицо внутри рясы чужеродной плоти. «Он одновременно и корабль, и буря. Закат существует в самом себе.» Монео ощутил себя на самой грани ужасающих откровений. Глаза Бога Императора проникали в него, вонзаясь и обжигая.
— Владыка, чего Ты от меня добиваешься?
— Твоей веры в самого себя.
С ощущением, будто у него вот-вот что-то разорвется внутри, Монео произнес:
— Значит, тот факт, что я не посоветовался с тобой до…
— Наконец-то до тебя дошло, Монео. Когда к власти стремятся ничтожные души, они сперва разрушают ту веру в самих себя, которая имеется у других. Для Монео эти слова прозвучали уничтожающе. Он уловил в них и обвинение и признание вины. Он ощутил, как ускользает из его рук то устрашающее, но бесконечно желанное, что он прочувствовал. Он попытался найти слова, чтобы вернуть это, но ничего не приходило на ум. Может, если он спросит Бога Императора…
— Владыка, если бы Ты только мог поделиться со мной своими мыслями по поводу…
— Мои мысли, произнесенные, исчезают!
Лито грозным взором поглядел на Монео. Как же странно посажены глаза мажордома над ястребиным Атридесовским носом — лицо строгого ритма, а глаза вольного стиха. Слышит ли Монео это ритмическое биение пульса: 'Молки идет! Молки идет! Молки идет!??
Монео хотелось закричать от муки. То, что он ощущал прежде, все ушло! Он поднес обе руки ко рту.
— Твое мироздание — это песочные часы, — обвинил его Лито. — Почему ты стараешься направить песок вспять?
Монео опустил грудь и вздохнул.
— Желаешь ли ты услышать о приготовлениях к свадьбе, Владыка? — Не надоедай мне! Где Хви?
— Рыбословши готовят ее для…
— Советовался ты с ней насчет приготовлений?
— Да, Владыка.
— Она их одобрила?
— Да, Владыка, но она обвинила меня в том, что меня больше интересует количество деятельности, чем ее качество.
— Разве это не прекрасно, Монео? Она заметила смуту среди Рыбословш? — По-моему, да, Владыка.
— Их смущает мысль о моем браке.
— Вот почему я отослал этого Данкана прочь, Владыка.
— Ну разумеется поэтому, а Сиону — с ним, для того, чтобы…
— Владыка, я знаю, ты ее испытал, и она…
— Она ощущает Золотую Тропу также глубоко, как и ты, Монео.
— Тогда почему же я страшусь ее, Владыка?
— Потому что ты ставишь рассудок превыше всего.
— Мой рассудок не говорит мне о причинах моего страха!
Лито улыбнулся. Словно в дутые кости играешь внутри бесконечного шара. Эмоции Монео — чудесный спектакль, театр только для нынешней сцены. Насколько же близко он подошел к краю, даже не заметив этого!
— Монео, почему ты настойчиво стремишься рвать кусочки от бесконечности! — спросил Лито. — Когда ты видишь полный спектр, разве тебе хочется, чтобы одного цвета была в нем больше всех остальных?
— Владыка, я Тебя не понимаю!
Лито закрыл глаза. Он слышал этот крик уже бессчетное количество раз. Лица сливались до того, что становились неразличимы. Он открыл глаза, стирая возникавшие перед его мысленным взором образы.
— Пока будет жив хоть один человек, чтобы их видеть, цвета не превратятся в одномерные трупы, даже если, Монео, умрешь сам.
— Как это понимать, Владыка?
— Непрерывность, отсутствие конца, Золотая Тропа.
— Но Ты видишь то, чего не видим мы, Владыка!
— Потому что ты отказываешься!
Монео поник подбородком на грудь.
— Владыка, я знаю, в своем развитии Ты выше всех нас. Вот почему мы Тебе поклоняемся и…
— Черт тебя побери, Монео!
Монео рывком вскинул голову и в ужасе воззрился на Лито.
— Цивилизации рушатся, когда их силы превосходят их религии! — сказал Лито. — Почему ты этого не видишь? Хви это видит.
— Она икшианка, Владыка. Может быть, она…
— Она Рыбословша! Она была ей от рождения. Она рождена, чтобы служить мне. Нет! — Монео попробовал заговорить и Лито поднял одну из своих крохотных ручонок. — Рыбословши встревожены, потому что я называл их моими невестами, а теперь они видят чужую, непрошедшую Сиайнок, но все же лучше их самих.
— Как это может быть, когда твои Рыбо…
— Что это ты говоришь? Каждый из нас является в этот мир, уже зная, кто он таков и что ему предназначено делать.
Монео открыл рот — и закрыл его, ничего не произнеся.
— Малые дети знают, — сказал Лито. — Лишь после того, как взрослые запутают их, дети начинают прятать свое знание даже от самих себя. Монео! Раскрой самого себя!
— Владыка, я не могу! — эти слова с усилием вырвались из Монео. Он трепетал от муки. — У меня нет Твоих сил, Твоего всеведения…
— Достаточно!
Монео умолк. Его всего трясло.
Лито заговорил с ним успокаивающе.
— Все в порядке, Монео. Я попросил от тебя слишком много, и теперь мне понятно твое утомление.
Дрожь Монео понемногу унялась. Он задышал глубокими жадными вдохами. Лито сказал:
— В нашем свадебном обряде Свободных нужно кое-что изменить.
Мы воспользуемся не водяными кольцами моей сестры Ганимы, а водяными кольцами моей матери.
— Кольца госпожи Чани, Владыка? Но где ее кольца?
Лито перекрутился своей тушей на тележке и указал на пересечение двух пещерообразных ответвлений слева от себя, где тусклым светом были освещены самые первые погребальные ниши
