– А где же дети? – удивленно спросил он.
– Поехали на прогулку. Разве Альберт не заходил к тебе?
Только теперь он вспомнил о приходе Альберта. В рассеянии и легком замешательстве он принялся за еду. Госпожа Адель наблюдала, как он небрежно и устало режет ножом мясо. Собственно, она уже не ждала мужа к столу и при виде его переутомленного лица почувствовала что-то вроде жалости. Она молча накладывала ему в тарелку еду, подливала вина в стакан, и он, отвечая любезностью на любезность, решил сказать ей что-нибудь приятное.
– Альберт намерен стать музыкантом? – спросил он. – Мне кажется, он очень талантлив.
– Да, он одарен. Но я не знаю, есть ли у него задатки художника. Да он и не стремится к этому. До сих пор он не чувствовал особого влечения ни к одной профессии, его идеал – что-то вроде джентльмена, который одновременно занимается спортом и учится, вращается в обществе и отдает дань искусству. Жить этим он навряд ли сможет, со временем я ему это объясню. Но пока он прилежен и хорошо себя ведет, я не хочу понапрасну его беспокоить. Получив аттестат зрелости, он намерен сперва пройти военную службу. А там видно будет.
Художник молчал. Он очистил банан и с наслаждением вдохнул мучнистый аромат спелого, питательного плода.
– Если ты не против, я бы и кофе здесь выпил – сказал он под конец.
Его слегка усталый голос звучал мягко и дружелюбно казалось, художнику приятно было отдохнуть здесь и немного расслабиться.
– Я сейчас велю подать. Ты много работал?
Эти слова вырвались у нее почти непроизвольно Она нечего не хотела этим сказать; ей просто захотелось раз уж выпала такая редкая добрая минута, оказать ему немного внимания, что далось нелегко, ибо она отвыкла от этого.
– Да, я несколько часов писал, – сухо ответил муж. Ее вопрос был ему неприятен. У них не было принято говорить о его работе, многие из его новых картин она вообще не видела.
Она почувствовала, что светлое мгновение ускользает, но не сделана ничего, чтобы удержать его. А он уже было потянулся к портсигару и собрался попросить у нее разрешения закурить, но снова опустил руку и потерял всякий интерес к сигарете.
Однако он неторопливо выпил свой кофе, еще раз спросил о Пьере, вежливо поблагодарил и остался в комнате еще на несколько минут, разглядывая небольшую картину, которую он подарил жене несколько лет назад.
– Она хорошо сохранилась, – сказал он, обращаясь скорее к самому себе, – и все еще выглядит недурно. Вот только желтые цветы здесь ни к чему, они забирают слишком много света.
Госпожа Верагут промолчала; именно эти необыкновенно тонко и воздушно выписанные цветы нравились ей на картине больше всего.
Он повернулся к ней и едва заметно улыбнулся.
– До свидания! И не слишком скучай до возвращения мальчиков.
Он вышел и спустился по лестнице. Внизу навстречу ему бросилась и запрыгала вокруг собака. Он взял ее передние лапы в свою левую руку, правой приласкал ее и заглянул в преданные глаза. Потом крикнул в кухонное окно, чтобы ему принесли кусочек сахара, дал его собаке, бросил взгляд на залитый солнцем газон и медленно побрел к мастерской. Погода была отменная, воздух великолепен, но ему было некогда, его ждала работа.
Залитая спокойным мягким светом, в высокой мастерской стояла его картина. На зеленой траве среди редких луговых цветов сидели три фигуры: поникший, погруженный в безысходные думы мужчина, застывшая в безропотном ожидании и скорбном разочаровании женщина, весело и беззаботно играющий среди цветов ребенок, а над всеми ними яркий, льющийся волнами свет, который торжествующе заполнял пространство и с одинаковой беззаботной проникновенностью вспыхивал и в чашечке каждого цветка, и в белокурых волосах мальчика, и в маленьком золотом украшении на шее удрученной горем женщины.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Художник работал до самого вечера. Затем он тяжело опустился в кресло и некоторое время сидел, сложив руки на коленях и отупев от усталости. Совершенно опустошенный и выжатый, с ввалившимися щеками и слегка воспаленными веками, он выглядел старым и почти лишенным жизненных сил, как крестьянин или дровосек после тяжелейшей физической работы.
Он бы с удовольствием остался сидеть в кресле, всецело отдавшись во власть усталости и сна. Но суровая дисциплина и привычка требовали иного, и через четверть часа он рывком поднялся со своего места. Ни разу больше не взглянув на свою картину, он направился к озеру, разделся и медленно поплыл вдоль берега.
Был молочно-бледный вечер, с проходившей невдалеке проселочной дороги доносились, приглушенные парком, скрипы груженных сеном телег да усталая перебранка и смех наработавшихся за день батраков и служанок. Зябко поеживаясь, Верагут вышел на берег, тщательно, досуха вытерся полотенцем, вернулся в свою комнату и закурил сигару.
Вечером он собирался писать письма, поэтому нерешительно выдвинул ящик стола, но с досадой задвинул его обратно и звонком вызвал Роберта.
Слуга не замедлил явиться.
– Скажите, когда молодые люди вернулись с прогулки?
– Они еще не вернулись, господин Верагут.
– Как, они еще не возвращались?
– Нет еще, господин Верагут. Только бы господин Альберт не загнал гнедого, он любит прокатиться с ветерком.
Верагут не ответил. Он-то считал, что Пьер давно вернулся, и хотел побыть с ним хотя бы полчасика. Известие то их еще нет, раздосадовало и немного напугало его
Он быстро прошел к большому дому и постучал в дверь жены. Она удивилась его приходу, он давно уже не появлялся у нее в это время.
– Извини, – сказал он, скрывая волнение, – но где же Пьер?
Госпожа Верагут удивленно посмотрела на мужа.
– Ты же знаешь, мальчики поехали на прогулку. – Почувствовав его раздражение, она добавила: – Ты ведь не боишься за них?
Он досадливо пожал плечами.
– Нет, конечно. Но я нахожу, что Альберт ведет себя бесцеремонно. Он говорил о нескольких часах. По крайней мере мог бы позвонить.
– Но ведь еще рано. К ужину они наверняка вернутся.
– Мальчика всякий раз не оказывается дома, когда я хочу побыть с ним!
– Не понимаю, почему ты злишься. То, что Пьера нет дома, – чистая случайность. И он довольно часто бывает у тебя.
Он закусил губы и молча вышел. Она права, у него нет оснований для недовольства, нелепо выходить из себя и требовать чего-то немедленно! Гораздо лучше спокойно и терпеливо ждать, как это делает она!
Он сердито прошел через двор и вышел на проселочную дорогу. Нет, этому ему никогда не научиться, пусть уж лучше его радость и его злость останутся с ним! До какой же степени смирила и укротила его эта женщина, каким сдержанным и старым он стал. Это он-то, который в былые времена умел шумно веселиться до глубокой ночи и в ярости крушить стулья! В нем снова вспыхнули злоба и горечь, а вместе с ними и страстное желание увидеть своего мальчика; развеселить его душу мог только взгляд и голос Пьера.
Широкими шагами он быстро шел по вечерней дороге. Послышался стук колес, и он заторопился навстречу. Но это крестьянская лошадка тащила телегу, доверху нагруженную овощами.
