Генеральной Ассамблеи, и он имел представление, чего следует ожидать от этого врага прежде всего. Сатир, однако, тоже сумел оценить доставшегося ему стремительного противника и понял, что обезглавить его можно, только лишив подвижности.
Сбитый с ног и схваченный Сатиром посреди лужи, Мефодий захлебывался водой и едва успевал отбиваться от насевшего сверху врага. Длинные руки юпитерианца лупили исполнителя по голове, но техникой нокаутирующего удара небожитель не владел и потому, как ни старался, оглушить своими пощечинами противника не мог. Впрочем, к нокауту Сатир не стремился — сейчас для него куда важнее было смять оборону подопытного и провести свой коронный обезглавливающий прием.
Сатир храпел и повизгивал, брызжа розовой слюной. Скинуть с себя врага Мефодию было трудно не потому, что юпитерианец много весил, а потому, что стоило лишь на миг отвлечься, как пальцы небожителя тут же сомкнутся на шее землянина. Но остановить эту бесконечную и безрезультатную возню все-таки требовалось…
Кое-как зацепившись каблуками за камни, Мефодий резко оттолкнулся и с полметра проехал по скользкому дну лужи на спине. Этого отчаянного рывка хватило на то, чтобы упершийся ему коленом в грудь Сатир потерял равновесие и пошатнулся. Юпитерианец выпустил шею исполнителя и замахал руками, стараясь удержать равновесие.
Мефодий вложил в удар все свое стремление к жизни, которая уже готова была ускользнуть от него. Целил он Сатиру точно в солнечное сплетение, поскольку помнил, что каких-либо существенных различий земное обличье небожителей и человеческий организм не имеют.
Снова внутри Сатира что-то хрустнуло, на этот раз гораздо отчетливее и громче. Юпитерианец пошатнулся, но устоял и хотел было опять придавить Мефодия к полу, однако следующий, еще более мощный удар исполнителя в то же самое место уложил врага на лопатки.
Звенящий гул заполнил голову Мефодия, а перед глазами стояло только свирепое лицо распластавшегося перед ним Сатира. И еще мелькали собственные кулаки, бьющие в это мерзкое лицо и будто не чувствующие, что скулы и лоб юпитерианца имеют чудовищную крепость. Крепость камня, о который периодически со стуком бился вражеский затылок…
Кровь с разбитой при падении головы Мефодия струями стекала Сатиру на лицо и сразу размазывалась по нему исполнительскими кулаками. Казалось, что кровь эта искрится электричеством от переполняющего ее адреналина. А может, и не казалось — по крайней мере, проверенный чувствовал, что по венам его сейчас течет не кровь, а натуральная гремучая смесь, что-то наподобие нитроглицерина. Смесь эта превращала кулаки в кузнечные молоты, рвала на части мозг, сотрясала тело и напрочь лишала Мефодия ощущения реальности и времени.
Ослепленный жаждой убийства — ранее абсолютно незнакомой, но тем не менее оказавшейся вполне понятной и естественной, — Мефодий не заметил, что хищные глаза юпитерианца потухли, а на разбитом лице застыл мертвый оскал. Исцарапанные скалолазанием, а теперь покрывшиеся полосками изорванной кожи, кулаки исполнителя тем не менее продолжали без остановки бить в эти глаза и оскал, словно подопытный на полном серьезе вознамерился размазать голову врага по граниту.
Мефодий не сразу сообразил, что его оторвали от мертвого Сатира и теперь волокут к шлюзовому отсеку. Подопытный стал вырываться, брызгать слюной и хрипеть, силясь освободиться и довершить уничтожение заклятого врага, который, по его мнению, не мог просто взять и умереть от обыкновенных исполнительских тумаков. Сатиру еще необходимо было растоптать грудную клетку, перебить хребет, размозжить суставы рук и ног, а в довершение проделать то, что сам Сатир любил проделывать со своими жертвами, — свернуть шею и оторвать голову… Мефодию не дали довершить расправу, и это казалось ему откровенным саботажем, в чем он попытался обвинить волочивших его в шлюз смотрителей и Мигеля. Однако те ко всем обвинениям подопытного были глухи…
Ворота шлюза почти закрылись, когда сквозь щель в глаза Мефодию сверкнула ослепительная вспышка. Тело Сатира только что самокремировалось, испарившись в голубом пламени и оставив после себя облачко пепла.
— Вот вам и салют в честь завершения Проекта! — долетел до ушей Мефодия возбужденный голос Мигеля. Слово «завершение» застыло в голове подопытного, а сам он — бывший проверенный, а ныне вообще неизвестно какого роду-племени — провалился в небытие, оказавшееся обыкновенным сном, что наступил вследствие глубокой физической и моральной усталости.
— Садись, не маячь, — приказал Глава Совета Мигелю. — А то стоишь, будто за дисциплинарным взысканием пожаловал… Сколько там, говоришь, их у тебя уже накопилось?
— Двенадцать, — сказал Мигель, усаживаясь на стул. — Из них половина заработана под вашим непосредственным командованием.
— Мастер Мигель у меня ярый защитник прав жестоко дискриминируемых нами просвещенных исполнителей, — пояснил Гавриил находившимся в зале участникам Проекта: смотрителям Иошиде, Бегущему Бизону и Сатане. — При случае любит попрекать меня этой дискриминацией, но все время попадает под горячую руку, за что сам потом и страдает.
— Ишь ты какой! — недовольно пробурчал Сатана, однако без злости, скорее просто по привычке. — Дискриминация просвещенных!.. А как с ними изволите обращаться без дискриминации? Дай волю мерзавцам — на шею сядут.
За круглым столом зала Совета собрались те, кто присутствовал здесь при воскрешении Проекта «Самсон». Не было среди них только главного действующего лица нового Проекта — исполнителя Мефодия. Он не явился на собрание по уважительной причине: смотритель Сатана поместил его в восстановительную камеру, посадив присматривать за ним верную подругу Кимберли. Находясь в режиме глубокого сна, организм бывшего подопытного проходил тщательную проверку, и все травмированные ударами Сатира органы постепенно восстанавливались.
Смотрители и Мигель тоже чувствовали усталость, но не физическую, а ту, что обычно приходит, когда длительное и сомнительное мероприятие наконец-то подходит к концу.
— Что ж, побить Сатира — это, согласитесь, не порвать пасть льву, которого натравливали на Самсона, — сказал Бегущий Бизон. — Со львом ныне любой мастер голыми руками справится, а вот с Сатиром!..
— И это после победы в схватке с пятью мастерами! — добавил Гавриил.
— А я ведь нарочно выставил на эту схватку лучших мастеров, — пробурчал Сатана. — Приходится признать, что подопытный и впрямь оказался на редкость удачным продуктом экспериментов!
— Жаль, смотритель Джейкоб не дожил, — вздохнул Гавриил. — Он бы тоже порадовался нашим результатам…
Почтив память смотрителя Джейкоба, погибшего в прошлом году в Нью-Йорке предыдущего Главы Совета, все немного помолчали.
— Как будет называться категория нового исполнителя? — нарушил молчание Бегущий Бизон.
— Что? — встрепенулся притихший Гавриил. — Категория?
— Думаю, отныне нет смысла скрывать, что нами произведена на свет совершенно отличная от остальных разновидность исполнителя, — пояснил свой вопрос шайен. — Проверенным его больше не назовешь — по показателям он намного перерос мастера…
Из угла раздался тяжелый вздох Мигеля, не отменного никакими высшими знаками, а потому обреченного тащить мастерскую лямку пожизненно, уже без каких-либо надежд на повышение. Тот предел исполнительской карьеры, почетную категорию мастер, к корому Мигель карабкался в течение пяти веков, молодой приятель Мефодий достиг и перешагнул за год.
— Это верно, — согласился Гавриил. — Если в дальнейшем ставить Проект на постоянную основу, нужна специальная классификация для нового человеческого варианта три. Есть предложения?
— Строптивец! — не раздумывая выпалил Сатана. — Вечно пререкается с командованием, вечно недоволен и стремится все сделать по-своему! — и, перехватив укоризненные взгляды смотрителей, ненавязчиво напомнивших ему, кто здесь настоящий строптивец, проворчал: — Ничего смешного не вижу.
Как более дисциплинированные подчиненные, смотрители Бегущий Бизон и Иошида доверили выбор названия новой категории исполнителя Главе Совета.
