Глава 15
Наступило утро, и все, что произошло накануне, казалось теперь уже далеким. Далеким казался тот жарких осенний день в верховьях Кеннебека, когда удалось избежать братоубийственной схватки между людьми белой расы, говорящими на одном языке.
В это утро над всеми вигвамами, разбросанными вокруг маленького форта, мирно поднимался дымок, выводя затейливые белоснежные узоры в голубом небе.
Анжелика проснулась счастливая и обновленная, все страхи ее улетели. Постель еще хранила тепло Жоффрея, и в голове у нее мгновенно пронеслось воспоминание о тех минутах сладостного забвения, о том чувственном восторге, который он заставил пережить ее этой ночью. Словно желая убедиться, что все это ей не приснилось, она нежно погладила рукой пустое место рядом с собой, где на тюфяке еще оставалась вмятина от его тела.
Надо было вставать и приниматься за дела; прежде всего ей хотелось приготовить сегодня какой-нибудь необыкновенный обед.
Анжелика была скиталицей. Куда только после Тулузы ни забрасывала ее судьба, и она повсюду научилась чувствовать себя как дома. Ей надо было совсем немного, чтобы окружающая обстановка показалась ей уютной. Сейчас, когда у нее была крыша над головой, жаркий огонь в очаге, все самое необходимое под рукой, удобная одежда, ей нечего было больше желать. Она легко обживала каждый свой новый дом и не привязывалась ни к одному из них. Скромная квартирка на улице ФранБуржуа, где она жила со своими маленькими сыновьями, оставила у нее более светлые воспоминания, чем дворец Ботрейн, где она устраивала блистательные приемы. И она с большей теплотой вспоминала убогую лачугу в Ла-Рошели, где по вечерам они со старой Ревеккой «уплетали» зажаренного на пылающих углях краба, и даже хлев в Ньельском аббатстве, где она засыпала вместе с Онориной под звуки доносившегося туда церковного песнопения, а не роскошные апартаменты Версаля.
Однако, с тех пор как она нашла мужа и сыновей, ею овладела жгучая тоска по собственному дому, где бы она, собрав их всех вместе, могла бы наконец отдаться заботам о них. Естественная потребность каждой женщины вновь и вновь восстанавливать свое разрушенное гнездо была жива в Анжелике. Какие только заманчивые планы ни строила она в это утро, а некоторые из них она решила осуществить, даже не дожидаясь отъезда французов.
В соседней комнате супруги Жонас прильнули к маленькому окошечку: чуть отогнув пергамент, они рассматривали, что происходит во дворе.
— Госпожа Анжелика, тут и часа не проживешь без волнения, — прошептал мэтр Жонас, с опаской оглядываясь вокруг, словно сейчас откуда-то из-под пола должен был выскочить черт. — Видимо, в Катарунк прибыл миссионер отслужить мессу для французских солдат… Иезуит.
При этом слове супруги так вытаращили глаза, что Анжелика едва сдержала улыбку.
В жизни этих гугенотов из Ла-Рошели произошла страшная трагедия. Однажды утром, проводив в коллеж своих маленьких сыновей, мальчиков семи и восьми лет, они так и не дождались их возвращения домой. Позже они узнали, что их дети, завидев процессию католиков, имели неосторожность остановиться, с любопытством разглядывая блестящие, расшитые ризы священников и золотые чаши, которые несли служки. Этого было достаточно, чтобы добрые души усмотрели в этом желание протестантских детей принять католическую веру и тут же отправили их к иезуитам. Как раз в те дни из города увозили целую группу детей протестантов, отнятых у родителей. Видимо, к ним и присоединили двух мальчуганов. Все попытки супругов Жонас отыскать их или хотя бы узнать, что с ними стало, оказались тщетными.
Поэтому можно было понять их сегодняшний ужас. Самой Анжелике волею судеб пришлось разделить бесчисленные опасности с гугенотами, вынужденными бежать из Франции, где гонения на них становились ужаснее с каждым днем, но она была католичка, воспитывалась в католическом монастыре, и один из ее братьев, Раймон, принадлежал к ордену иезуитов.
— Ну зачем же так волноваться? — сказала им Анжелика. — Мы, слава богу, не в Ла-Рошели. Я сейчас пойду и разузнаю все, что там происходит. Но я заранее уверена, что вам нечего бояться этого миссионера.
Во дворе она действительно увидела нечто неожиданное, но это, конечно, ничем не угрожало ее друзьям. У самого флигеля стоял переносной алтарь из резного позолоченного дерева. Высокие индейцы выравнивали его огромную тяжелую раму, которую снизу поддерживали на своих плечах два пленника, рядом стоял вождь, человек огромного роста, и величественными жестами отдавал распоряжения. На нем была шкура черного медведя, и в руках он держал копье. Острый профиль и приподнятая на выпирающих вперед зубах верхняя губа делали его похожим на смеющуюся белку. Проходя мимо, Анжелика решила, что с ним следует поздороваться, но краснокожему вождю даже в голову не пришло ответить на ее приветствие. Через несколько минут индейцы вышли за ворота форта. После их ухода двор совсем опустел. Он еще хранил следы вчерашнего пиршества. Там, где горели костры, сейчас возвышались груды пепла и остывших головешек, вокруг валялись остатки требухи, в которых рылась и нехотя что-то жевала рыжая собака. Но все сосуды, начиная с огромных котлов и кончая берестяными кружками, были унесены.
Старый Маколле, надвинув на брови свой красный шерстяной колпак, сидел с неразлучной трубкой в зубах на самом припеке около дома, он искоса быстро взглянул на Анжелику и сделал вид, будто не заметил, что она ему поклонилась.
В углу двора, за кладовой, Анжелика увидела Онорину и ее двух маленьких приятелей, сыновей Эльвиры. Дети с восхищением смотрели, как упражняется в игре на своем инструменте самый юный из барабанщиков. Это был хилый подросток лет тринадцати, он буквально утопал в своем голубом мундире, и огромная треуголка сползала ему на самый нос. Но его худенькие руки были наделены поразительной ловкостью и неожиданной силой. Он отбивал свои пассажи с такой стремительной быстротой, что даже не видно было, как в воздухе мелькали его палочки.
— Он обещал научить и нас, — задыхаясь от восторга, сообщила матери Онорина.
И хотя подставка под барабаном была выше девочки, она ничуть не сомневалась, что очень скоро она станет таким же виртуозом, как и этот маленький музыкант.
Анжелика оставила детей восхищаться талантом мальчика и, едва отойдя от них, наткнулась на Октава Малапрада.
— Сударыня, — с места в карьер начал он, — мы все-таки не дикари, чтоб питаться медвежьим жиром. Я хочу составить меню, которое бы соответствовало христианским вкусам. Вы не могли бы мне в этом помочь?
На «Голдсборо» он служил коком и одновременно выполнял обязанности провиантмейстера. Жители Бордо — гурманы с рождения. Певучий южный говор Малапрада невольно вызывал воспоминания о тех вкуснейших блюдах, что подают в каждой таверне Бордо: белые грибы, запеченные в сливках, или сочные бифштексы под знаменитым соусом из красного вина с луком.
Конечно, в этой варварской стране не приходилось ж мечтать о подобных деликатесах, во воображение истинного художника уже рисовало Малапраду те изысканные блюда, что можно приготовить из местных продуктов.
Вместе с Анжеликой он вошел в кладовую. Накануне он уже успел проверить запасы погребка, где хранились бочки с вином и пивом, а также склянки с водкой.
Анжелика, вероятно, очень бы удивилась, узнав, что в этот момент мысли о ней занимают воображение двух таких разных людей, — рыцаря Мальтийского ордена полковника де Ломени-Шамбора и его лейтенанта де Пон-Бриана.
Пон-Бриан возвращался со своими товарищами, траппером Л'Обиньером и лейтенантом Фальером, с эспланады, где священник только что отслужил мессу. Он успел заметить Анжелику, когда она входила в кладовую, и застыл на месте.
— Она! О, эта женщина! — простонал он. Л'Обиньер сокрушенно вздохнул:
— Неужели у тебя это еще не прошло? Я-то думал, проспишься, и вся дурь вылетит из головы.
— Помолчи уж, если ничего не смыслишь в этих делах! Неужели ты не понимаешь, что такую женщину можно встретить только раз в жизни? Нет слов, она прекрасна, но это еще не главное. Я уверен, я чувствую, что эта женщина умеет любить… что она владеет в совершенстве искусством любви.
