не споткнувшись о крест!
— Мессир граф, не богохульствуйте, умоляю вас, — побледнев, вскричал Никола Перро.
— При чем тут богохульство! Это все рассчитано заранее. Он мрачным взглядом обвел всех собравшихся здесь людей. В нем все клокотало от едва сдерживаемого гнева. Никто — даже они, его верные товарищи, его братья — не поймет значения тех страшных, кощунственных слов, что готовы сорваться с его языка. Никто, кроме нее. Потому что она пострадала от тех же врагов, что и он, и так же, как он, до конца испила чашу страдания. Он горячо обнял ее, почти с отчаянием глядя в прекрасное бледное лицо с прозрачными глазами.
Вместе с ним ее отверг мир верующих и праведников; оттого, что она любила его, еще совсем юной, ее заклеймили печатью проклятия, и вдруг его осенило, что она стала как бы его двойником, единственным существом на свете, подобным ему.
— Да, это, конечно, дело рук патсуикетов, — сказал Мопертюи, чтобы только нарушить тягостное молчание. — Они не могут спокойно видеть ирокезов, чтобы не вцепиться им в глотку. Когда они узнали, что тем удалось…
— Да, на такое решиться могли только они… Только индейцы-фанатики могли осмелиться проникнуть в форт ночью и устроить резню. Фанатики, доведенные до исступления. Такие, как патсуикеты. Они достаточно приобщены к христианству, чтобы не бояться существующего у индейцев поверья, согласно которому воин, убитый ночью, будет вечно блуждать во мраке. Они настолько уверены в мистическом всемогуществе Черного Платья, что им и в голову не приходит усомниться в его словах, когда он утверждает, что убийство одного англичанина или ирокеза обеспечит им рай.
— Вы имеете в виду отца д'Оржеваля? — в один голос воскликнули Перро и Мопертюи. — Это невозможно, он — святой…
— Этот святой сражается за своего бога. Он уже давно интересует меня. Папа и король Франции послали его в Акадию, поставив перед ним единственную задачу: поднять абенаков на священную войну против еретиков-англичан и всех скрытых врагов католиков и французов. Именно отец д'Оржеваль обратился за военной помощью в Квебек и повелел захватить мой форт. Когда он понял, что ваши мирные соглашения с графом де Ломени сорвали его планы, он решил нанести окончательный, роковой удар… Для подобных целей он не впервые прибегает к помощи патсуикетов. И вот теперь, — продолжал де Пейрак глухим, срывающимся голосом, взглянув на крест, сверкающий у него на ладони, — теперь благодаря ему мои руки запятнаны кровью и предательством. Вспомните, Перро, как вел себя старый Тахутагет, коща он впервые пришел к нам для переговоров. Он колебался. Мучительно колебался, потому что Уттаке их убеждал, что союз с белыми невозможен. Но ирокезы все же решились довериться белому человеку… убедили себя, что он не предаст их. Что я могу сейчас им сказать? Отныне мой дом осквернен неискупимым преступлением…
Его голос дрогнул. И Анжелике, на плече у которой все еще лежала его рука, показалось, что, произнеся эти слова, Жоффрей внезапно на что-то решился. Он как-то вдруг успокоился, к нему вернулось его обычное самообладание, и он еще раз медленно повторил: «Мой дом осквернен…». Задумавшись, он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку.
— Уттаке бежал! — промолвил Перро.
— Тем хуже! Он доберется к своим воинам, и уже завтра они будут здесь. И нам придется или уничтожить их, или погибнуть самим. Где люди, стоявшие ночью в дозоре?
Жак Виньо и двое испанцев вышли вперед.
Француз рассказал, что в два часа ночи, когда их вахта уже кончалась, за палисадом вдруг раздался голос… Кто-то, говоривший по-французски, просил открыть ворота графу де Ломени, которому якобы пришлось вернуться назад. Накануне они так по-доброму распрощались с французами, что теперь, не задумываясь, впустили их. В тумане не было видно ни зги. Едва часовые открыли ворота, как на них тут же набросились и крепко связали по рукам и ногам. Вместо полковника де Ломени они увидели барона де Модрея во главе небольшого отряда патсуикетов. Тех, кто к концу пира был еще в состоянии что-то соображать и держаться на ногах и при крике «Медведи!» выбежал из дому, индейцы, пользуясь темнотой, зверски избили.
Выяснилось довольно странное обстоятельство. В этой ночной схватке, отчаянной, молниеносной и безмолвной, никто из людей де Пейрака не был убит и даже серьезно ранен. Создавалось впечатление, что был отдан строгий приказ: европейцев, находящихся в форте, не убивать. Неужели Модрей и Пиксарет проникли сюда только затем, чтобы снять скальпы с вождей ирокезов?
Патсуикеты недооценили силу графа де Пейрака, они не предполагали, что он окажет им такое отчаянное сопротивление. И один из них был убит.
В то время как граф отбивался от индейцев во дворе, а потом, спасаясь от их преследования, бросился вниз, к реке, в прокуренный зал ворвались Модрей и сагамор Пиксарет.
— Я сразу все повял, — рассказывал старый Маколле. — Но что в том толку? Я даже зада от скамейки оторвать не мог. А если бы и мог? Дело тут было тонкое… Модрей такой знатный сеньор, молодой, здоровый и сильный. А кто я? Старая развалина, без гроша в кармане… И к тому же правда-то была на его стороне, он пришел отомстить Сванисситу, который вырезал всю его семью. Когда Сваниссит увидел его, он тоже сразу все понял, но он к этому времени так отяжелел, что не мог двинуться с места… Анхисера и Ганатуха тоже совсем ошалели, а Онасатеган вообще ничего не видел, он уже давно храпел. Только Уттаке вскочил с места и дрался с ними как черт, потом он выбил раму и выпрыгнул из окна. Вон поглядите.
Жоффрей де Пейрак провел рукой по лбу. Он задел рану, и она сразу заныла. Это была первая кровь, которую он пролил, завоевывая Новый Свет. Этой кровью он был обязан Этскону Гонси, Черному Платью… И он знал, что она была не последней. Приказ не трогать европейцев был всего-навсего хитрой уловкой. Они все также были обречены. Разве могут индейцы не отомстить за это предательское убийство?
Несмотря на все усилия де Ломени и де Пейрака, несмотря на всю дипломатичность и терпение, которые они оба проявили как честные люди, чтобы отогнать призрак ненужной войны, она вставала перед ними, нелепая, страшная и неизбежная.
Глава 12
Анжелика осторожно проскользнула в кладовую и, остановившись у порога, прислушалась.
Жив или нет Уттаке? А вдруг он сейчас набросится на нее? Все было возможно.
Она подождала некоторое время и, не уловив ничего, что могло бы ее насторожить, ощупью начала пробираться в тот угол, где оставила раненого ирокеза. Ворох старых мешков был на месте.
Когда в зале заметили, что вождя могавков среди убитых нет, она решила промолчать. Прежде чем сказать мужу, что у них есть заложник, надо было убедиться в том, что он жив.
Просунув под мешки руку, Анжелика коснулась упругого вытянувшегося тела. Уттаке был здесь. И хотя он даже не шевельнулся от ее прикосновения, она поняла, что он жив.
Облегченно вздохнув, Анжелика взялась за дело. Она принесла лампу и зажгла ее, поставив на перевернутый ящик. Приготовила флягу с водкой, какие-то мази, корпию — все, что она нашла в скудной аптечке форта, а также бутыль со свежей колодезной водой. Потом сбросила с индейца мешки и теперь в желтоватом и мутном свете сальной лампы увидела его неподвижное, холодное как мрамор тело. Она перевернула его на спину и ближе поднесла лампу.
Ничто не ускользнуло от ее наметанного взгляда, она отметила, как лежат его руки, как опустились углы рта, насколько глубоко запали глаза… Это не заняло у нее много времени.
«Он будет жить», — решила она.
Сколько раз Анжелике приходилось вот так же склоняться к раненым: и в Марокко, и во время восстания в Пуату. Она снова поставила лампу на ящик и начала более тщательный осмотр. Надо было найти рану, повергшую ирокеза в столь глубокое, похожее на смерть забытье.
Осторожно, почти не дыша, она начала быстрыми движениями пальцев ощупывать его покрытое татуировкой тело. Ее прикосновения были так легки, что, казалось, индеец, лежавший без сознания, не мог
