таинства любви?
— Наверное, вы правы, — сказала она. — Мне следовало бы выбросить все это из памяти, и, возможно, я продолжаю думать о тех событиях лишь потому, что с ними связана смерть моего сына. Ее я забыть не могу!
— Никто от вас этого и не требует. Однако, несмотря ни на что, вы все же смогли заново научиться жить. А чтобы до конца развеять ваши страхи, я даже пойду дальше. Я утверждаю, что вы ждете мужской любви, что она нужна вам, чтобы вполне ожить. Я не обвиняю вас в кокетстве, госпожа Анжелика, но в вас есть что-то, зовущее мужчину к любви.., от вас словно исходит зов: «Люби меня!»
— Разве у вас есть повод обвинить меня в том, что я когда-либо вас завлекала? — возмутилась Анжелика.
— Вы заставили меня пережить очень тяжелые минуты, — угрюмо сказал он.
Под его настойчивым взглядом она снова потупила глаза. Хотя она и не желала себе в том признаться, ей было приятно узнать, что этот непримиримый протестант тоже подвержен слабостям.
— В Ла-Рошели вы еще принадлежали мне одному, жили под моей крышей, — снова заговорил он. — А здесь мне кажется, что к вам прикованы взгляды всех мужчин, и что все они страстно вас желают.
— Вы преувеличиваете мою власть над мужчинами.
— Вовсе нет — мне ли не знать, как она велика? Скажите, кем был для вас Рескатор? Вашим любовником, не так ли? Это бросается в глаза.
Он вдруг грубо стиснул ее руку, и Анжелика подумала, что он на редкость силен, хотя никогда не занимался физическим трудом. Она с горячностью возразила:
— Он никогда не был моим любовником!
— Вы лжете. Вас с ним что-то связывает — когда вы оказываетесь рядом, это становится ясно всем, даже самым наивным.
— Я вам клянусь, что он никогда не был моим любовником.
— Тогда кто же он вам?
— Пожалуй, еще хуже, чем любовник! Он был моим хозяином, он купил меня за очень большие деньги, но я от него убежала прежде, чем он успел мною воспользоваться. И сейчас мое положение при нем, по правде сказать.., двусмысленно, и должна признаться, что я боюсь этого человека.
— Однако он вам очень нравится — это видно любому!
Анжелика хотела было с жаром возразить, однако передумала, и ее лицо озарилось улыбкой.
— Вот видите, мэтр Берн, пожалуй мы только что обнаружили еще одно препятствие к нашему браку.
— Какое же?
— Наши характеры. У нас с вами было время хорошо узнать друг друга. Вы человек властный, мэтр Берн. Будучи вашей служанкой, я старалась вам повиноваться, но не знаю, хватило ли бы у меня на это терпения, стань я вашей женой. Я привыкла сама распоряжаться своей жизнью.
— Что ж, откровенность за откровенность: вы, госпожа Анжелика, тоже женщина властная, и вы овладели моими чувствами. Я долго боролся, прежде чем окончательно это уразумел, потому что мне было страшно осознать, до какой степени вы способны поработить меня. К тому же ваши взгляды на жизнь отличаются такой свободой, которая для нас, гугенотов, непривычна. Мы ни на миг не забываем, что склонны к греху. Мы чувствуем под своими ногами его скрытые западни, его зияющие расщелины. Женщина внушает нам страх.., вероятно потому, что мы виним ее в первородном грехе, от которого пошли все беды. Я поделился моими сомнениями с пастором Бокером.
— И что же он вам ответил?
— Он сказал: «Будьте покорны самому себе. Откровенно признайтесь себе в своих желаниях, которые, в сущности, вполне естественны, и освятите их таинством брака, дабы они возвышали вас, а не губили». Я последовал его совету. В вашей власти позволить мне исполнить мои желания. В нашей с вами власти отринуть ту часть нашей гордости, которая мешает нам понять друг друга.
Он приподнялся и, обняв Анжелику за талию, привлек ее к себе.
— Мэтр Берн, вы же ранены!
— Вы отлично знаете, что ваша красота могла бы воскресить и мертвого.
Вчера вечером другие руки обнимали ее с той же самой ревнивостью собственника. Быть может, мэтр Берн прав, и, чтобы почувствовать себя женщиной, ей действительно нужно только одно — мужская ласка? Но когда он захотел поцеловать ее в губы, она безотчетным движением удержала его.
— Не сейчас, — прошептала она. — О, прошу вас, дайте мне еще немного подумать.
Берн судорожно сжал зубы, его челюсти напряглись. Он с трудом овладел собой и от этого усилия заметно побледнел. Отпустив Анжелику, он вновь упал на свою набитую соломой подушку. Он больше не смотрел на Анжелику, а со странным выражением лица уставился на маленький серебряный котелок, принесенный ему мавром Рескатора.
Внезапно он схватил его и с силой швырнул в противоположную переборку.
Глава 4
Прошло уже почти восемь суток с тех пор, как «Голдсборо» покинул Ла-Рошель, взяв курс на запад. Анжелика только что подсчитала дни пути на пальцах. Итак, миновало уже больше недели, а она все еще не дала ответа мэтру Берну.
И ничего не случилось.
Да и что могло случиться? У нее было ощущение, будто она с нетерпением ожидает чего-то необычайно важного.
Как будто недостаточно того, что ей и ее друзьям приходится устраивать свою жизнь заново и притом на пиратском корабле, где их положение так шатко и опасно. Впрочем, усердия и доброй воли у гугенотов было в достатке, и быт понемногу налаживался. «А от ругани госпожи Маниго проку не больше, чем от молитв папистов», — непочтительно говорил мэтр Мерсело. Что же касается детей, то им жизнь на море казалась очень увлекательной, а неудобств они почти не замечали.
Пастор организовал регулярные молитвенные собрания, так что в определенные часы эмигранты собирались все вместе. При этом, если позволяла погода, вечернее, последнее в этот день чтение Библии проходило на верхней палубе, на виду у странной команды «Голдсборо».
— Мы должны, продемонстрировать этим не имеющим ничего святого разбойникам тот высокий идеал, который мы несем в наших сердцах и который должны сохранить в его нынешней чистоте, — говорил пастор Бокер.
Старый пастор, давно научившийся проникать в тайны человеческих душ, чувствовал, хотя и не говорил этого вслух, что его маленькой пастве угрожает какая-то опасность, идущая изнутри, и она, возможно, страшнее, чем тюрьма и казнь, которые грозили этим людям в Ла-Рошели. Слишком уж резко и неожиданно эти буржуа и ремесленники были оторваны от родного города, где они в большинстве своем жили богато и занимали прочное положение. И жестокий разрыв с привычным укладом обнажил то, что раньше было скрыто в их сердцах. Даже взгляды у ларошельцев стали иными.
Во время вечерней молитвы Анжелика села чуть поодаль, держа на коленях Онорину, и сквозь вечерний сумрак до нее долетали слова из Священного писания: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать… Время любить и время ненавидеть…»
Когда же вернется оно — время любить?
Вокруг все так же ничего не происходило, но Анжелика продолжала ждать. С того первого вечера на корабле, когда она так долго размышляла над разноречивыми чувствами, которые внушал ей Рескатор, он больше не попадался ей на глаза. После того, как она решила, что ей следует остерегаться как его, так и своих собственных порывов, его исчезновение, казалось, должно было бы ее обрадовать. Однако вместо радости она чувствовала тревогу. Капитана почти совсем не было видно. Только когда в отведенные для прогулок часы пассажиры выходили на палубу, им порой случалось заметить вдалеке, на юте, его силуэт в
