— Я уже обрела вас… Могу ли я теперь надеяться на большую радость?
И снова взгляд, который он бросил на нее, показался ей сумрачным, как это часто бывало на борту «Голдсборо». Она знала, что этот взгляд выражает сомнение в ней, желание получить отчет за совершенные поступки, неспособность его забыть ту горечь, которую вызывало в нем все ее прошлое.
Немой вопрос, который он мог прочесть в ее глазах, остался без ответа.
По мере того, как они продвигались вперед, смешанный шум прибоя и человеческих голосов становился все явственнее. Умноженный отзвуками эха, этот шум еще более усилился, когда они подошли к скоплению красных скал,.на которые с грохотом накатывались волны. Тревожным и странным казалось только одно: нигде не было видно ни единого человека.
Наконец Анжелика различила на море по ту сторону скал маленькие черные точки на поверхности волн. Это были головы отважных маленьких пловцов.
— Это любимая забава местных детей, — сказал Жоффрей де Пейрак.
Игра заключалась в том, что дети подстерегали самую высокую волну, в бурлящей пене неслись на ее гребне к скалистой гряде и там цеплялись за уступы, прежде чем волна хлынет в грот. Затем дети взбирались на вершину скалы, ныряли в воду, и все начиналось сначала.
Глядя на них, Анжелика оцепенела. В этом зрелище ее привлекала не столько опасность, которой подвергались пловцы, сколько уверенность в том, что она уже наблюдала нечто подобное. И теперь она пыталась вспомнить: где и когда. Наконец она повернулась к мужу, чтобы поделиться с ним своими ощущениями. И вдруг из сумерек памяти до нее донесся юный голос, как бы звавший ее из грота. Все это было как во сне. Но сон был не ее, а Флоримона. Слух ее как бы вновь уловил слова, которые он произнес как-то вечером в замке Плесси, когда над ним нависла смертельная опасность. «Я видел во сне моего отца и брата… Кантор стоял на гребне большой белой волны и кричал мне: „Иди ко мне, Флоримон… Иди, это так весело…“ Они сейчас в Стране Радуг».
Глаза Анжелики широко открылись. Она видела наяву то, что грезилось Флоримону. В листве трепетали радуги. Накатывалась белая волна…
— Что с вами? — с беспокойством спросил Жоффрей де Пейрак.
— Не знаю, что со мной происходит, — сказала побледневшая Анжелика. — Я уже видела это во сне. Точнее, не я. «Но как я могла видеть это в действительности, — прошептала она, обращаясь к самой себе… — Только у детей бывают такие предчувствия…»
Она не осмеливалась произнести имя Флоримона. Их пропавшие сыновья стояли между ними. Самые тяжкие упреки, которые ей пришлось выслушать, касались именно их. И сегодня, после восхитительных часов, которые они провели в объятиях друг друга, ей не хотелось напоминать об этом эпизоде.
Но все было так, как если бы она видела перед собой с необычайной остротой маленького Флоримона.
Уже много лет она ни разу не видела его столь отчетливо. Вот его ослепительная улыбка, его неотразимые глаза, вернее, зрачки. «Мама, надо уезжать»… Он сказал ей это, чувствуя, что вокруг бродит смерть, но она не послушалась его, и он убежал сам, движимый инстинктом жизни, который — слава Богу! — направляет импульсивные поступки молодости. Он не мог применить силу, чтобы спасти свою мать и брата, бедный малыш, но, по крайней мере, спас свою собственную жизнь. Отыскал ли он эту страну, полную радуг, где он мечтал встретиться с отцом и Кантором? Кантором, погибшим семью годами ранее в Средиземном море…
— И все же, что с вами? — спросил граф, сдвигая брови.
Она попыталась улыбнуться.
— Ничего. У меня было какое-то подобие видения, как я вам сказала. Позднее объясню, почему. Как вы думаете, где караван?
— Давайте поднимемся на этот холм. Оттуда мы должны их заметить. Я уже слышу топот лошадей. Караван идет медленно, потому что здесь очень узкая тропинка.
С невысокого холма, на который они поднялись, они различили за лесом движение большой группы людей. Теперь был отчетливо слышен скрип повозок на каменистой дороге. Вдруг среди листвы мелькнули разноцветные перья. Может быть, это уборы индейцев-носильщиков? Нет, перья украшали шляпы двух всадников, возглавлявших движение отряда. Вот они выехали на опушку леса. Послышался отзвук мелодичного аккорда. Показав рукой на всадников, Жоффрей де Пейрак спросил:
— Вы видите их?
— Да, — ответила Анжелика, держа ладонь козырьком над глазами, чтобы лучше видеть. — Мне кажется, они очень молоды. У одного с собой гитара.
Больше она не могла произнести ни слова. Рука ее бессильно упала, и на какое-то мгновение ей показалось, что жизнь покидает ее тело, а сама она превращается в статую, лишенную всех признаков жизни, кроме зрения.
Да, теперь она видела двух приближающихся всадников. В реальности первого усомниться она просто не могла, второй же, похожий на пажа с гитарой, был пришельцем из царства теней. Не перенеслась ли она в это царство?
Они подъезжали, и мираж рассеивался. Чем ближе они были, тем лучше она видела их лица. Да, первым всадником был Флоримон. Он один улыбался так ослепительно, у него одного были такие насмешливые живые глаза.
— Флоримон…
— Мамочка! — закричал юноша и побежал с протянутыми руками к холму.
Анжелика хотела броситься ему навстречу, но ноги ее подкосились, и она упала на колени.
Он упал на колени рядом с ней. Крепко обняв его за шею, она прижала его к своему сердцу, и его длинные темно-русые волосы рассыпались у нее на плече.
— Мамочка, мама, наконец-то мы вместе, я ослушался тебя, но если бы я не отправился на поиски отца, он бы не смог вовремя поспеть тебе на помощь. Значит, все было правильно, ты здесь. Солдаты тебя не тронули? Король не бросил тебя в тюрьму? Я так счастлив, так счастлив, мамочка.
Анжелика изо всех сил прижимала к себе своего защитника, своего маленького рыцаря!
— Я знала, сын мой, — прошептала она сдавленным голосом. — Я знала, что вновь обрету тебя. Вот ты и добрался до Страны Радуг, о которой столько мечтал.
— Да… Я нашел их, и отца, и брата. Мама, смотри же… Это Кантор.
Второй юноша стоял чуть в стороне от отряда. «Да, Флоримону хорошо, — думал он, — он не испытывает никакой робости». Ему, же, Кантору, не так просто. Он очень давно расстался с матерью, феей, королевой, ослепительной любовью его раннего детства. Он и сейчас не до конца узнавал ее в этой женщине, стоящей на коленях и бормочущей бессвязные слова, крепко прижав к себе Флоримона. Но вот она протянула руку в его сторону, позвала, и он бросился к ней. Ему не терпелось оказаться в тех самых руках, которые когда-то его баюкали. Он узнавал ее запах, теплоту груди, особенно голос, пробуждавший в нем столько воспоминаний о вечерах у очага, когда они пекли блины или когда она заходила к нему, нарядная, как принцесса, поцеловать сына на ночь, как бы поздно ни возвращалась.
— Мамочка, дорогая!
— Сыночки, родные вы мои… Флоримон, но ведь это невероятно, Кантор не может быть здесь. Он погиб на Средиземном море.
Флоримон рассмеялся звонким, чуть насмешливым смехом.
— Разве ты не знала, что отец атаковал флот герцога Вивоннского, потому что там был Кантор. Это стало известно отцу, и он решил отбить его.
— Так он знал…
Это были первые слова, смысл которых дошел до сознания Анжелики, после того как Жоффрей де Пейрак показал ей двух всадников, и она, потрясенная, различила в них любимые черты своих сыновей, по которым она выплакала столько слез.
— Так он знал, — повторила она.
Значит, все происходило не во сне. Все эти долгие годы ее дети были живы. Граф «отбил» Кантора, встретил и оставил при себе Флоримона, а в это время она, Анжелика, едва не лишилась рассудка. Теперь, возвращаясь к действительности, она ощущала прилив слепой ярости. Прежде чем Жоффрей де
