— А куда мы попадем при этом курсе?
— Туда, где ловят треску и бьют китов.
— Ура! Мы увидим китов, — крикнул один из мальчиков, хлопая в ладоши.
— А где причалим?
— Почем знать? Думаю, что в Ньюфаундленде или в Новой Франции.
— В Новой Франции? — вскричала жена булочника. — Но ведь там мы опять попадем в руки папистов! — И она запричитала:
— Теперь ясно, что этот разбойник решил нас продать!
— Замолчите, дура вы этакая! — решительно вмешалась госпожа Маниго. — Будь в вашей голове хоть крупица здравого смысла, вы бы поняли, что даже такой разбойник, как он, не стал бы лезть из кожи вон под стенами Ла-Рошели, не стал бы рисковать там своим судном и рубить якорный канат только затем, чтобы потом продать нас на другом берегу океана.
Анжелика посмотрела на госпожу Маниго с удивлением. Супруга судовладельца, как всегда величественная, восседала на перевернутом деревянном ушате. Это сиденье, вероятно, было не очень-то удобно для ее пышных телес, однако ела она серебряной ложкой из великолепной суповой тарелки дельфтского фарфора.
«Надо же, значит, она все-таки ухитрилась пронести их под юбками, когда мы садились на корабль», — невольно отметила про себя Анжелика.
Однако Маниго тут же вывел ее из этого заблуждения, досадливо сказав:
— Право же, Сара, вы меня удивляете. Стоило капитану потрафить вашим.., хм, причудам, подарив вам эту тарелку, — и от такого-то пустяка вам вмиг изменяет здравый смысл. Я привык слышать от вас более логичные суждения.
— Мои суждения ничуть не глупее ваших. Когда человек умеет верно определить общественное положение тех, с кем он имеет дело, может сразу же распознать людей благородных, почтенных и понять, кому следует оказать внимание в первую очередь, то я не берусь утверждать, что этот человек непременно достоин доверия, но готова поспорить, что он не дурак!
Затем, уже без прежней твердости в голосе, госпожа Маниго осведомилась:
— А что о нем думаете вы, госпожа Анжелика?
— О ком? — спросила Анжелика, не вполне уловившая суть разговора.
— Да о НЕМ же! — закричали все женщины разом. — О хозяине «Голдсборо».., об этом пирате в маске.., о Рескаторе. Госпожа Анжелика, вы ведь его знаете, скажите же нам, кто он?
Анжелика смотрела на них в замешательстве, едва веря своим ушам. Это ей задают такой вопрос? Ей!.. В тишине послышался тонкий голосок Онорины:
— Я хочу палку! Хочу убить Черного человека!
Маниго пожал плечами и возвел глаза к потолочным балкам, призывая их в свидетели вопиющей глупости женщин.
— Речь не о том, кто он, а о том, куда он нас везет. Вы можете сказать нам это, госпожа Анжелика?
— Сегодня утром он еще раз подтвердил мне, что везет нас к островам Вест-Индии. Северным путем можно доплыть туда так же, как и южным.
— Вот те на! — со вздохом сказал судовладелец. — А что думаешь об этом ты, Ле Галль?
— Что ж, это вполне возможно… Северным путем пользуются редко, но если у побережья Америки повернуть и пойти вдоль берега к югу, то в конце концов мы должны оказаться в Карибском море. Возможно, наш капитан предпочитает этот путь другому, где, по его мнению, чересчур много судов.
Немного погодя к пассажирам явился коротышка боцман и жестами показал, что все могут выйти на прогулку. Несколько женщин остались, чтобы немного прибраться. Анжелика вновь погрузилась в свои мысли.
— Почему ты спишь, мама? — спросила Онорина, увидев, что она закрыла ладонями лицо.
— Ах, оставь меня в покое!
Анжелика уже начала понемногу выходить из оцепенения, хотя у нее по-прежнему было такое ощущение, будто ее ударили сзади по шее чем-то тяжелым. И тем не менее она все яснее, все отчетливее осознавала истину. Все произошло совсем не так, как ей представлялось в мечтах, но ведь произошло! Ее муж, которого она столько лет оплакивала, — теперь уже не далекая, недосягаемая тень, не призрак, скитающийся где-то в неведомом и недостижимом уголке земли, нет, он здесь, он рядом, всего в нескольких шагах от нее! Когда она о нем думала, то мысленно говорила: «Он». Она не могла решиться назвать его Жоффреем, настолько он казался ей непохожим на того, кого она некогда звала этим именем. Но он уже не был для нее и Рескатором, таинственным незнакомцем, который отчего-то так ее притягивал.
Она знала одно — он ее больше не любит. Не любит, не любит!
«Но почему? Что я такого сделала, что он меня разлюбил? Из-за чего он так во мне сомневается? Разве я стану попрекать его теми годами, когда в его жизни не было для меня места? Ведь никто из нас: ни он, ни я, не хотел этой разлуки. Так почему же не попытаться изгладить ее из памяти, навсегда забыть? Но, наверное, мужчины рассуждают совсем иначе… Как бы то ни было, из-за того или из-за другого, из-за Филиппа или из-за короля — он меня больше не любит!.. Хуже того — я ему безразлична…»
Ее обуял страх: «Может быть, я постарела? Да, наверное, причина именно в этом — должно быть, последние недели как-то сразу меня состарили, ведь перед нашим бегством из Ла-Рошели я так измоталась от всех этих забот и тревог».
Она оглядела свои загрубевшие, потрескавшиеся руки, руки служанки, на которой лежит вся домашняя работа. Есть отчего прийти в ужас высокородному сеньору-эпикурейцу…
Анжелика никогда не придавала чрезмерного значения своей красоте. Разумеется, как всякая женщина со вкусом, она о ней заботилась и старалась ее сберечь, но у нее никогда не было и тени страха, что ее красота может увянуть. Ей казалось, что этот дар богов, хвалы которому она привыкла слышать с детства, будет с нею всегда и не иссякнет всю ее жизнь. И только сейчас она впервые почувствовала, что ее красота не вечна. И ощутила потребность немедленно убедиться в том, что по-прежнему хороша.
Вне себя от волнения она быстро подошла к своей подруге и спросила:
— Абигель, у вас есть зеркальце?
Зеркальце у Абигель имелось. Только она, эта мудрая дева, числившая опрятный вид и аккуратно надетый чепчик в ряду добродетелей, догадалась взять с собой эту необходимейшую вещицу, о которой кокетки в суматохе забыли.
Абигель протянула зеркальце Анжелике, и та жадно вгляделась в свое отражение.
«У меня есть несколько седых волос, это я знаю, но под чепцом он не мог их увидеть.., разве что в тот вечер, когда я впервые явилась на „Голдсборо“.., но тогда вся голова у меня была мокрая и ничего нельзя было рассмотреть».
Как далеко было ей сейчас до той непринужденности, с какой она гляделась в металлическое зеркальце на рассвете, когда еще и не помышляла о том, чтобы пленить Рескатора.
Она провела пальцем по скулам. Разве ее черты оплыли или огрубели? Нет. Правда, щеки немного впали, зато свежий воздух, как всегда, разрумянил их. Разве этим жарким, здоровым румянцем, так выделявшим ее среди других дам, не восхищались в Версале, разве не завидовала ему госпожа де Монтеспан?
Но как знать, что думает о ней мужчина, который сравнивает ее нынешний облик с хранящимся в его памяти образом юной девушки?
«Ведь за эти годы я столько всего пережила… Что ни говори, а жизнь не могла не наложить на меня своего отпечатка».
— Мама, найди мне палку, — требовала Онорина. — Человек в черной маске — это большой оборотень… Я его убью!
— Замолчи… Абигель, скажите мне откровенно — можно ли еще назвать меня красивой?
Абигель продолжала спокойно складывать одежду. Своего недоумения она не выразила ничем, хотя поведение подруги очень ее озадачило. В самом деле — пропав на целую ночь, так что все могли заподозрить самое худшее, Анжелика заявила, что с ней ничего не случилось, и к тому же попросила зеркало.
