уцепившись за косяк, машинально запахнула концы накинутой на нее шали. Стало чуть светлее, она увидела перед собой мостик и пошла к нему. Приятно было ступать босыми ногами по доскам, еще теплым от дневного солнца. Впереди мелькнули две тени, сверкнуло лезвие мавританской сабли, блеснуло дуло мушкета, и она подумала: «Это часовые». Она пыталась понять, что кругом, но мысли скользили, как струйки песка в песочных часах. Опять все кругом потемнело, она почувствовала, что теряет сознание, но все-таки оставалась на месте и видела свет фонаря у часовых. Потом как будто сдвинулась ставня, из глубины появился красный свет, отверстие расширилось, за ним стал виден трюм, слабо освещенный лампами, в отверстии показались бледные и темные пятна лиц, тянувшихся вверх. Из отверстия тянуло зловонием скопища человеческих тел.
«Так же пахло во Дворе Чудес, — подумала Анжелика. — И на галере, от мест для гребцов. Это рабы. Бедные рабы…» Она пошла вперед, миновав часовых, которые испуганно вскочили и стали шептаться. Может быть, им показалось, что они видели призрак?
Навстречу Анжелике метнулась белая фигурка, и мягкая рука обхватила ее плечи.
— Где ты была? Я тебя повсюду искала… Ох, как ты меня напугала. Пойдем, ляжем скорее! Здесь нельзя оставаться, тебе будет плохо. Пойдем, подруга! Пойдем, сестра моя!..
Корабль стоял на якоре. Анжелика поняла это по легкому покачиванию и редким толчкам. Она поднялась, опираясь спиной о стенку. Яркие лучи солнца с силой пробивались в каюту. Они и разбудили ее. Она подвинулась, уходя в тень от их обжигающей жары. Ночная тишина сменилась шумом и стуком. Сверху доносился топот босых ног, крики, свистки — суета растревоженного муравейника.
— Где я?
Она провела руками по лицу, чтобы сбросить завесу, мешавшую осознать окружающее. Пальцы были совсем тонкие, прямо прозрачные, она их не узнавала. Рассыпавшиеся по плечам волосы были легкими, шелковистыми, даже душистыми, словно заботливые руки долго и бережно расчесывали их. Она поискала глазами свою одежду и увидела, что она аккуратно сложена на сундуке. «Это все Эллида сделала. Эллида, эта ласковая рабыня, которая назвала меня сестрой».
Она принялась одеваться и удивилась тому, что корсаж свободно болтается на талии. Башмаков она не нашла и надела бабуши. Потом долго искала пояс и, наконец, вспомнила: «Да ведь это пират забрал его».
Понемногу к ней возвращалась память. Она встала. Ноги еще плохо держали ее. Все же, цепляясь за перегородки, она выбралась из каюты и сумела дойти до мостика, где никого не было. Шум доносился спереди. Она попробовала сделать еще несколько шагов, от свежего воздуха голова у нее закружилась, и она чуть не упала. А потом вскрикнула от восторга. Впереди был остров; там на фоне неба выступали чистые, белые очертания маленького античного храма. Он одиноко стоял на вершине небольшой горы, полузеленой, полусерой, скалистой и украшенной пышной растительностью, венчая ее, как дорогая жемчужина венчает корону. В наполненном солнечным светом воздухе храм как бы плыл и казался призрачным кораблем, идущим через мирные Елисейские поля. А вокруг виднелись колонны, много колонн, остатков исчезнувших храмов былых времен. Они поднимались белыми лилиями среди густой травы. Развалины, руины!..
Взгляд Анжелики скользнул вниз, по склону горы. На берегу виднелась деревня из нескладных квадратных домишек, скучившихся вокруг часовни в восточном стиле. Мужчины и женщины в черной одежде толпились на берегу, глядя на вставшую на рейде бригантину. На ней, на «Гермесе», и разыгрывалось привлекшее их внимание зрелище.
Поблизости от Анжелики хлопнула дверь, и быстро вышел человек. Она узнала его красный, немного полинявший редингот с полустертой вышивкой, а главное, загоревшее лицо в мелких морщинках, с выражением безумной злобы. Маркиз д'Эскренвиль. Она видела это лицо над собой, когда отчаянно сопротивлялась удушью. Эта жестокая гримаса напомнила часы мучительной борьбы. Она сжалась, стараясь стать незаметной. Неожиданный оклик заставил ее подскочить.
— Ах! Значит, тебе правда лучше!.. Ты поправилась? — спрашивала Эллида. — Вот почему ты вставала ночью… Как ты себя чувствуешь?
— Уже почти хорошо. Но что это за суматоха?
Молодая гречанка помрачнела.
— Сегодня ночью сбежал один из рабов, тот старичок, твой друг.
— Савари? — вскричала Анжелика, проваливаясь в пустоту отчаяния.
— Да. И хозяин в ярости, потому что ценил его за ученость.
Анжелика хотела пойти на нос, откуда доносился шум. Эллида удержала ее.
— Не показывайся… Хозяин в бешенстве!
— Мне надо знать, что там.
Эллида уступила, они осторожно подошли поближе и спрятались за канатами, наблюдая за происходящим.
У мостика собралась вся команда и еще какие-то люди, должно быть, рабы, мелькнувшие тогда в люке трюма. Там были женщины и дети, мужчины в расцвете лет, молодые и старики, самые разные люди, белые, смуглые, коричневые и черные, в самой разнообразной одежде, — от ярко расшитых плотных безрукавок жителей Адриатического побережья до арабских бурнусов и темных покрывал гречанок.
Д'Эскренвиль обвел всех тяжелым неподвижным взглядом и набросился на Корьяно, неторопливо и тяжело подымавшегося на мостик.
— Вот к чему приводит слабость! Я поддался лести этого старого ворона аптекаришки. И знаешь, что он сделал? Сбежал! Это второй раб, бежавший с моего корабля в течение месяца. Прежде со мной никогда такого не бывало. Ведь я — Ужас Средиземноморья! Меня так прозвали недаром! И надо же, чтобы я позволил обдурить себя какой-то жалкой мокрице, за которую в Ливорно не получить и полсотни пиастров… Он заморочил мне голову своей болтовней и увлек на эти несчастные острова, уверив, что я неслыханно разбогатею, потому что тут имеется какое-то чудесное вещество. И я ему поверил! Мне следовало помнить, что я захватил его вместе с тем проклятым провансальцем, который ухитрился удрать со своей баркой. А я еще починил эту скорлупку, чтобы побольше выручить за нее. Никто еще надо мной так не издевался. А теперь этот аптекарь!
— У него, конечно, были сообщники. То ли среди часовых, то ли среди команды, а может быть, среди рабов.
— Это я сейчас выясню. Корьяно, тут все собрались?
— Да, ваша светлость.
— Так, сейчас позабавимся. Ха-ха-ха! Над маркизом д'Эскренвилем никто еще долго не смеялся. А этого проклятого аптекаря я раздавлю, как клопа, когда поймаю. Мне следовало помнить, что этот старый дьявол потопил наш каик. Ну, пошли. Все сюда!
Так как все уже стояли на месте, никто не шевельнулся. Все молчали, тревожно поглядывая на мостик.
— Сегодня ночью с борта спустили каик, он исчез, а на нем был один из рабов. Кто нес стражу сегодня ночью? На страже были шесть человек, сменявших друг друга. Пусть они выйдут вперед. Скажите, кто виновен. Кто покажет на виновного, тот сохранит себе жизнь. Если сам виновный или виновные признаются, я их только выгоню из своей команды и высажу на этом острове. Признайтесь, прежде чем я успею перевести свое распоряжение на итальянский, греческий и турецкий.
Он повторил сказанное на трех языках. Капитан Матье перевел его слова на арабский.
Затем воцарилась тишина, прерывавшаяся только всхлипами детей, которых испуганные матери быстро заставляли умолкнуть. Наконец поднялся один из надзирателей и что-то прокричал.
Д'Эскренвиль и Корьяно переглянулись.
— Они ничего не знают. Дело обычное. Ну что ж, господа, хотите прикинуться дурачками, так прибегнем к обычному наказанию. Пусть стражники бросят жребий. Повесим того, на кого укажет судьба. Начнем! Вон ты и ты, идите сюда!
Двое, на кого он указал, вышли из ряда и поднялись на мостик. Один был красивый негр, другой — уроженец Средиземноморья, корсиканец или сардинец, со светлыми волосами и темной от загара кожей. Они не дрожали от страха. Среди флибустьеров было привычным делом, что жребий решал, кому расплачиваться за всех. И никто не пытался уклониться от судьбы.
