Даже за четыреста километров было слышно, как застонал у себя дома Стас. Теперь из него можно было веревки вить.
– Отдаешь все?
Это уже было наглостью. Но Стас при запахе денег теряет голову.
– Пополам. Предварительную работу я уже провел. Тебе только написать заключение.
– Какую работу! – Он все еще не мог смириться с тем, что куш придется поделить. – Десять готовых росписей… Бери любую!
– А кто эти росписи составлял? Знаешь, я могу и не спешить…
– Ладно, – даже здесь было слышно, как он вздохнул. Лучше половина, чем ничего. Когда вопрос ставили так, Стас начинал мыслить рационально. – Сделаю. Сам перезвоню.
В наушнике коротко запиликало. Я спрятал мобильник в карман. Договорились…
Когда служишь в государственном архиве, да еще ведешь прием посетителей, лучше иметь звучную фамилию. Я это понял, когда после первого курса пришел сюда на практику, и заведующий отделом, взяв мои документы, поднял брови домиком. Я и без него знал, что Ноздрины-Галицкие – древний род, многочисленные отпрыски которого веками верно служили многочисленным государям. Мой самый древний из известных предков, Иоаким Ноздрин, был бригадиром при Анне Иоановне, самый удачливый из его потомков стал генерал-аншефом в последний год царствования Екатерины Великой, прадед встретил первую мировую войну генерал-лейтенантом, а его сын, мой дед, – штабс-ротмистром. Ничуть не колеблясь, штабс-ротмистр перешел на службу к новой власти (от старой ждать почестей и чинов не следовало) и подвизался поначалу в должности военспеца, правда, благоразумно сократив при этом свою фамилию наполовину – дворянское 'Галицкий' пропало из нее на семьдесят лет. Удивительно, но это обрезание спасло жизнь деда во времена, когда даже к командирам пролетарских кровей приезжали по ночам люди в фуражках… Дед завершил войну генералом, а на долю отца войны не случилось, поэтому он вышел в отставку полковником. Если добавить, что всех старших сыновей в нашем роду звали либо Сергей Акимович, либо Аким Сергеевич, можно представить, с каким наследством я порвал одиннадцать лет назад, когда род, наконец, вернул себе полную фамилию.
– Щенок! – кипятился отец (как все военные он не привык стесняться в выражениях). – Я не для того тебя растил, чтобы ты перебирал бумажки в архивах!
'Растил' – это было громко сказано. Отца в детстве я видел редко – казарма была ему роднее.
К счастью, на дворе стояли другие времена, более послушные дети отцовских сослуживцев убегали из ставшей никому не нужной армии, и отец быстро умолк. Только иногда, заглянув в мою комнату и, как обычно, застав меня за книгами, ворчал себе под нос. Что-то вроде 'историк сраный'…
В университете я познакомился со Стасом, и там мы открыли жилу, которую с успехом разрабатывали и поныне. Помог случай. Имущественное расслоение общества в ту пору уже шло вовсю, и когда богатый однокурсник пригласил нас на день рождения, два бедных студента долго думали, как не ударить в грязь лицом. Идея осенила меня, а Стас довел исполнение до блеска. Мы неделю просидели в архиве. Фамилия одноклассника была Лопата. Трудно было даже представить, что наши поиски приведут к успеху, но я вспомнил, что в бумагах семнадцатого века встречал такое дворянское прозвище. В любом случае Лопата звучала благозвучнее Кобылы, потомок которого был первым герольдмейстером у Петра I, а фамилия знаменитого Татищева в переводе со старославянского означала 'ворище'. Мы не особо утруждали себя исторической правдой, переписывая в тетрадь мнимых потомков реального Лопаты, а Стас долго хихикал, развешивая их на мифическом родовом древе. Исполненное на специально подобранной бумаге, в красивой рамочке, древо смотрелось солидно. К тому же у Стаса оказался замечательный почерк, он запросто мог сымитировать устав и полуустав. Мы рассчитывали на чувство юмора однокурсника, но забыли, что он, вечный двоечник, даже свою единственную практику в архиве ухитрился замотать…
Подарок был принят всерьез и прошел на 'ура', а в разгар застолья к нам заглянул отец однокурсника, владелец процветавшей компьютерной фирмы. Сын похвастался, отец долго рассматривал родовое древо, а потом тихонько пригласил нас себе в кабинет. И там, заперев за нами дверь, спросил строго:
– Все это правда?
Стас замялся, а я выпалил:
– Неделю сидели в архиве!
(Уже тогда я понял, что не обязательно врать, чтобы сделать человеку приятное.)
– Спасибо, ребята! – растрогано сказал потомок благородного Лопаты, горячо пожимая нам руки. – Дед говорил, что мы не из простых, но я не верил – с такой-то фамилией! Выходит дед прав. Повешу это у себя в кабинете – пусть знают, с кем имеют дело! А вам за труды… – он полез в карман и сунул мне в руку зеленую бумажку с портретом президента Гранта.
В коридоре мы со Стасом переглянулись, и без слов поняли друг друга. Назавтра я отнес текст в газету бесплатных объявлений…
Университет мы окончили с красными дипломами и дружно попросились на работу в государственный архив, где нас уже хорошо знали и искренне считали будущими светилами исторической науки. Архив вполне официально оказывал услуги по поиску родословных, но добрая часть соискателей дворянских титулов, узнав, что на это уйдет не менее трех месяцев (Стас мог пообещать и полгода) при полном отсутствии гарантии, что дворянские корни отыскать удастся (что было чистой правдой), попадали в ловко расставленные сети фирмы 'Ноздрин-Галицкий и К'. (Стас Козлов на полное участие в названии не претендовал.) Зато Стас оказался феноменально талантлив по части психологического воздействия на клиента.
– Сначала беседовать с ним должен ты, – наставлял он меня в начале славного пути. – Он увидит перед собой здоровенного красавца-гвардейца (не спорь, при государе-императоре служить бы тебе в гвардии!) со стопроцентно дворянской фамилией и поймет, на что претендует. Устрашится. А когда мы вынесем ему это дворянство на тарелочке, стирая со лба ручьи пота от непосильных трудов, бумажник у него сам собой раскроется…
Мне едва удалось уговорить его не делать однозначных заключений в наиболее тяжелых случаях. 'В связи с гибелью необходимых документов во время многочисленных войн и революций трудно сделать окончательный вывод… в то же время вероятность совпадения чрезвычайно высока…' Даже в таком тексте человек при желании (а желание у него есть!) найдет, что хочет. Но убедить Стаса сортировать клиентов я не смог. Он искренне считал, что человек не должен уходить от нас, не заплатив, и своим убеждениям не изменял. Однажды он выдал дворянскую родословную банкиру с фамилией Рабинович, сославшись на некого Рабиновича, который в девятнадцатом веке выкрестился в православные и на статской службе получил чин коллежского советника, дававшего право на наследственное дворянство. Он бессовестно скрывал от клиентов, что освобожденные от крепостного права крестьяне скопом принимали фамилии бывших господ (от чего в России тысячекратно возросло число Шереметевых и Гагариных), а в присоединенных в восемнадцатом веке к России Польше и Литве каждый четвертый считал себя шляхтичем, что невероятно облегчало задачу корыстного исследователя.
– Мы же не хлеб голодным продаем, – рассуждал Стас, когда я доставал его упреками. – Думаешь, они сами не понимают, что никаким дворянством в их сермяжном роду не пахнет. Им хочется иллюзий. А иллюзии стоят дорого… Хорошо тебе, бабы сами на шею вешаются. Я меня полюбят только за деньги…
При последнем аргументе я умолкал. Природа жестоко пошутила над Стасом, наградив его блестящим умом и обделив остальным. Стас был мал ростом, толст и волосат. И хотя у него имелась подлинная родословная, подтверждавшая трехвековое дворянство, предки его прямо роились в Бархатных книгах, это, как и деньги, помогало плохо – женщины его избегали. Даже Стелла побрезговала…
Стас позвонил после полудня, когда я уже добивал купленный в газетном киоске детектив.
– Нашел! – без долгих предисловий сообщил он. – Онисим Брага действительно умер на Успение и отпет в церкви Покрова. Вообще странная запись – указано, что умер от 'злого чародейства'. Для конца восемнадцатого века – редкость. В отношении Ульяны Бабоед, как ты и говорил, записи об отпевании нет, но есть о крещении. Крестили на восьмой день после Успения 1877 года в церкви Преображения, отец – Микифор Бабоед, каменных дел мастер, и жена его Евдокия, урожденная Нестерович. Крестные из той же среды – каменных дел мастер и жена его…
– Спасибо! – сердечно поблагодарил я.
– Это еще не все, – довольно промолвил Стас. – Я на всякий случай в ревизские сказки заглянул – их как раз составляли после присоединения к России новых земель. Словом, к концу века у Микифора Бабоеда оставалось еще трое сыновей – Микифор, Микита и Микола. Почему-то все на 'м', – хмыкнул он, – двое на момент переписи были уже женаты, но жили с отцом, дочь Ульяна не упоминается. Либо действительно умерла, либо вышла замуж. Что касается семейства Браги, то на момент составления сказок у них не указаны дети. То ли Онисим был единственным, то ли другие женились или вышли замуж и жили отдельно, – он помолчал и добавил. – Мне стало любопытно, от чего Онисим и Ульяна умерли такие молодые, и я полистал книги. Не похоже, чтобы в то время наблюдалась какая-то эпидемия. Количество отпеваний в течение года примерно одинаково.
– Ты чудо Стас!
– Кто б сомневался! – прыснул он, и я словно увидел, как расплылось в улыбке его широкое лицо. – А зачем тебе эти провинциалы? Для диссертации? Так не по теме.
– С командировкой хочу разобраться побыстрее.
– Правильно! – одобрил Стас. – Работы и здесь хватает. Когда вернешься?
– Завтра, – сказал я, еще не догадываясь, насколько легкомысленное обещание даю…
Спускаясь в буфет пообедать, я чувствовал себя не в своей тарелке. С одной стороны было радостно, что завтра уже можно было домой. Честно говоря, можно было и сегодня, но Николаю Ивановичу, любимому шефу, вряд ли понравится такая спешка – научная корректность требовала от меня пожертвовать еще одной ночью. Николая Ивановича в архиве любили все. Он не только закрывал глаза на наши побочные заработки (прекрасно понимая, что официальная зарплата дает нам только одно право – умереть с честью). Он искренне вникал в проблемы каждого, и не одна научная карьера стала следствием его внимания и поддержки. Моя не ладилась. Недописанная диссертация не первый год пылилась в столе, и 'остепенившийся' год назад Стас имел полное право меня упрекать. Я же утешал себя тем, что у него, обделенного женским вниманием, больше времени…
Тем не менее, выйдя после обеда на гостиничное крыльцо покурить, я обрадовался самой мысли, что менее чем через сутки уже буду подъезжать к столице, и этот городок с его скучными жителями скоро забудется, истершись в сознании под напором привычных дел. По правде, мне и вовсе не следовало ехать в эту Богом забытую Горку. Но отказать любимому шефу было 'западло', как говорила одна моя давняя подруга с богатым опытом общения в специфической среде. В министерстве культуре заинтересовались многочисленными публикациями о местном привидении, но для проверки решили послать человека не из аппарата. Потому что аппаратчик не преминул бы составить положительную реляцию, сулившую дополнительное государственное финансирование заброшенному филиалу и открытие гарантированного туристского маршрута.
Август был на исходе, мягкое тепло последних дней лета ласкало тело, площадь перед гостиницей была пуста, и только кудлатый пес, развалившись на старой брусчатке, млел под солнечными лучами. Я докуривал сигариллу, когда увидел эту машину…
