— Тогда к столу, — сказал доктор Фишер, — и, пока Альберт подаст ужин, я объясню нашему новому гостю характер моих маленьких приемов.
Я оказался рядом с миссис Монтгомери, сидевшей справа от хозяина. Справа от меня поместился Бельмон, а напротив — актер Ричард Дин. Рядом с каждой тарелкой стояла бутылка хорошего иворнского вина, и только наш хозяин, как я заметил, отдавал предпочтение польской водке.
— Прежде всего, — начал доктор Фишер, — я попрошу вас почтить память двоих наших… друзей — да будет разрешено мне назвать их по этому случаю друзьями — в годовщину их смерти два года назад. Странное совпадение. Хотя я выбрал сегодняшний день по этой причине. Мадам Фэверджон сама наложила на себя руки. Полагаю, что она больше не могла себя выносить — ведь и мне выносить ее было трудно, хотя поначалу она показалась мне интересным экземпляром. Из всех людей за этим столом она была самой жадной, а это кое-что значит. Она была и богаче вас всех. В какие-то минуты я замечал у каждого из вас желание возмутиться теми критическими замечаниями, которые я делал по вашему адресу, и мне приходилось напоминать о подарках, ожидающих вас в конце ужина, и опасности их потерять. Но мадам фэверджон напоминать об этом не приходилось. Она готова вытерпеть все что угодно, лишь бы заслужить подарок, хотя свободно могла купить себе не менее дорогой сама. Она была гнусной женщиной, отвратительной женщиной, и все же я должен признать, что под конец она проявила известную отвагу. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из вас — даже наш доблестный Дивизионный — мог с ней сравниться. Сомневаюсь, что кому-нибудь из вас даже пришла в голову мысль избавить мир от своего бесполезного присутствия. Поэтому я прошу вас поднять бокал за тень мадам Фэверджон.
Я выпил, как и все остальные.
Вошел Альберт, неся на серебряном подносе большую банку икры и серебряные тарелочки с ломтиками лимона и яйцами с луком.
— Извините Альберта за то, что он подает мне первому, — сказал доктор Фишер.
— Обожаю икру, — заявила миссис Монтгомери. — Я могла бы питаться одной икрой.
— Вы могли бы питаться одной икрой, если бы захотели тратить на нее свои деньги.
— Я не такая уж богачка.
— Не трудитесь мне врать. Если бы вы не были так богаты, вы бы не сидели за этим столом. Я приглашаю только самых богатых.
— А как же мистер Джонс?
— Он здесь скорее в качестве наблюдателя, чем гостя, хотя, конечно, будучи моим зятем, может вообразить, что у него есть большие надежды на будущее. Надежды — тоже своего рода богатство. Я уверен, что мистер Кипс мог бы устроить ему солидный кредит, а так как надежды не облагаются налогом, ему даже не придется советоваться с мсье Бельмоном. Альберт, слюнявчики.
Тут я впервые заметил, что возле наших приборов не было салфеток. Альберт повязал слюнявчик на шею миссис Монтгомери. Она взвизгнула от удовольствия:
— Ecrevisses! [Раки! (франц.)] Обожаю ecrevisses!
— Мы не выпили за покойного, оплакиваемого нами мсье Грозели, — сказал Дивизионный, поправляя слюнявчик. — Не стану притворяться, будто этот человек лично мне нравился.
— Тогда поторопимся, пока Альберт принесет вам ужин. За мсье Грозели! Он присутствовал только на двух наших ужинах, прежде чем умер от рака, поэтому я не успел изучить его характер. Если бы я знал, что он болен раком, я ни за что бы его сюда не пригласил. Я рассчитываю, что мои гости будут развлекать меня куда дольше. А вот и ваш ужин, теперь я могу приняться за свой.
Миссис Монтгомери испустила пронзительный вопль:
— Да ведь это овсянка, холодная овсянка!
— Настоящая шотландская овсянка. Вам, при вашей шотландской фамилии, она должна понравиться.
Доктор Фишер положил себе икры и налил рюмку водки.
— Она испортит нам аппетит, — сказал Дин.
— Не надо этого бояться. Больше ничего не будет.
— Это уж слишком, доктор Фишер, — сказала миссис Монтгомери. — Холодная овсянка. Она же совершенно несъедобна!
— А вы ее и не ешьте. Не ешьте, миссис Монтгомери. Согласно правилам, вы только потеряете свой маленький подарок. По правде говоря, я заказал овсянку специально для Джонса. Подумал было о куропатках, но как бы он с ними управился одной рукой?
К моему удивлению, я увидел, что Дивизионный и Ричард Дин принялись есть, а мистер Кипс, во всяком случае, взял в руки ложку.
— Если бы дали немножко сахару, — сказал Бельмон, — это, пожалуй, сошло бы.
— Насколько я знаю, жители Уэльса… нет, нет, Джонс, я вспомнил: я хочу сказать — шотландцы, считают святотатством портить овсянку сахаром. Говорят, они даже едят ее с солью. Вы, конечно, можете получить соль. Альберт, подайте господам соль. А миссис Монтгомери решила остаться голодной?
— Нет, нет, доктор Фишер, я не хочу портить вам эту маленькую шутку. Передайте мне соль. Хуже от этого овсянке не станет.
Минуты две, к моему изумлению, все они молча, с угрюмой сосредоточенностью ели. Возможно, рот у них был забит овсянкой.
— А вы почему не попробуете Джонс, — спросил доктор Фишер, кладя себе еще немного икры.
— Я не настолько голоден.
— И не настолько богат, — сказал доктор Фишер. — Вот уже не один год я изучаю жадность богачей. «Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится» — эти циничные слова Христа они воспринимают чересчур буквально. Обратите внимание: «дано будет», а не «заработано». Подарки, которые я раздаю после ужина, они легко могли бы сделать себе сами, но тогда они бы их заработали, хотя бы подписывая чек. Богачи терпеть не могут подписывать чеки. Отсюда успех кредитных карточек. Одна карточка заменяет сотню чеков. Они готовы на все, лишь бы получить свои подарки бесплатно. Это одно из самых трудных испытаний, которым я их до сих пор подверг, а поглядите, как быстро они поедают свою холодную овсянку, лишь бы поскорей наступило время раздачи подарков. А вы… боюсь, что если вы не станете есть, то ничего не получите.
— Дома меня ждет нечто куда более ценное, чем ваш подарок.
— Сказано весьма галантно, — заметил доктор Фишер, — но не будьте слишком самоуверенны. Женщины не всегда ждут. Сомневаюсь, чтобы отсутствие руки помогало любви… Альберт, мистер Дин желает получить вторую порцию.
— Ой, нет, — простонала миссис Монтгомери, — нет, только не по второй порции!
— Это специально для мистера Дина. Я хочу его откормить, чтобы он мог играть Фальстафа.
Дин кинул на него яростный взгляд, но взял вторую порцию.
— Я, конечно, шучу. Дин так же может сыграть Фальстафа, как Бритт Экланд — Клеопатру. Дин не актер, он сексуальный символ. Несовершеннолетние девчонки, Джонс, его обожают. Какое бы их постигло разочарование, если бы они увидели его раздетым. Я имею основания полагать, что как мужчина он слабак. Может, овсянка придаст вам сил, бедняга. Альберт, вторую порцию мистеру Кипсу. Вижу, миссис Монтгомери почти все съела. Поторопитесь, Дивизионный, поторопитесь Бельмон. Никаких подарков, пока все не кончат есть.
Я мог бы сравнить его с охотником, который, щелкая бичом, управляет сворой псов.
— Поглядите на них, Джонс. Они так торопятся доесть, что даже забывают выпить.
— Не думаю, что иворнское хорошо идет под овсянку.
— Посмейтесь над ними, Джонс. Они не обидятся.
— Я не нахожу их смешными.
— Я, конечно, согласен, что такой ужин имеет свою драматическую сторону, а все же… Разве это зрелище не напоминает вам свиней, которые жрут из корыта? Можно даже подумать, что им это нравится. Мистер Кипс заляпал овсянкой рубашку. Почистите его, Альберт.
— Вы мне отвратительны, доктор Фишер.
Он перевел на меня взгляд — его глаза были похожи на осколки отшлифованного голубого камня. Несколько серых зерен икры застряло в его рыжих усах.
