возражала мне (хотя все это время я молчал, как и она).
— Он же хороший, — сказала Лайза. — Он никогда не сделает ничего по-настоящему плохого. Не в его это характере. Ты должен это знать.
— Знать — что?
— Я иной раз думаю — слишком он добрый для нашей жизни. Я боюсь за него.
Тогда, во время затяжного отсутствия Капитана Лайза начала беспокоиться по поводу моего образования.
— Ты же должен чему-то учиться, — сказала она мне как-то за чаем.
— Чему?
— Да почти всему, — сказала она. — К примеру арифметике.
— Я никогда не был силен в арифметике.
— Грамотно писать.
— А я и так грамотно пишу.
— Изучать географию. Вот вернулся бы Капитан, он бы тебя научил. Понимаешь, он ведь очень много путешествовал.
— А сейчас он тоже путешествует?
— Наверно, да.
— А ты не думаешь, что он мог сжечь себя заживо? — спросил я, вспомнив про вторую страницу газеты.
— Господи помилуй, нет. С чего ты это взял?
— А об этом писали в том номере «Телеграф», который он тебе прислал.
— Так ты читал ту газету?
— Да.
— И ничего не сказал. Нечестно это с твоей стороны. А Капитан хочет, чтобы ты был честным. Он говорит, когда его не станет, ты будешь заботиться обо мне.
— Но его же нет и сейчас.
— Он имел в виду — когда его вообще не станет.
— А ты будешь по нему скучать, да?
— Для меня это будет как смерть — только еще хуже. Я хочу первой уйти. Но он говорит, я должна заботиться о тебе. Потому, наверное, он тебя и привел сюда. Он хочет быть уверенным, что я не уйду первой.
— Ты что — очень больная? — спросил я с холодным любопытством, свойственным моему возрасту.
— Нет, но раньше мне было очень худо. Как раз тогда он в первый раз и увидел меня — пришел с твоим отцом ко мне в больницу. Иногда он так смотрит на меня — смотрит испуганно. Точно я все еще лежу больная в той постели… Я на него за это сержусь. Не хочу я, чтоб-он за меня боялся. Он ведь может тогда что-нибудь выкинуть.
Этот разговор был для меня, пожалуй, вторым уроком по части того, что такое любовь между двумя взрослыми людьми.
Любовь — мне это стало вполне ясно — означала страх, и, наверное, именно этот страх гнал Лайзу каждое утро на улицу за газетой: она бежала покупать «Телеграф», чтобы узнать, не случилось ли самое худшее, страшное продолжение того, о чем она прочла на второй странице, однако, вернувшись в свою спокойную кухоньку, Лайза не знала, где это может быть напечатано, переворачивала все страницы, просматривала даже спортивную и финансовую хронику и уже не скрывала от меня, что со смертельной тревогой ищет, нет ли сообщения о Капитане.
Я не берусь утверждать, что все происходило именно так, как я по памяти стараюсь воссоздать, но сейчас, когда мы больше не живем вместе, мною владеет настоятельная потребность оживить этих двух людей, высветить их перед моим мысленным взором и заставить сыграть свои грустные роли как можно ближе к действительности. Я отлично сознаю, что, возможно, приплетаю к фактам вымысел, но отнюдь не из стремления исказить правду. Прежде всего я сам хочу яснее понять этих двух людей, чтобы они продолжали жить в моей памяти, как если бы на полочке у кровати стояли перед моими глазами две их фотографии, но ни одной фотографии у меня нет. Почему они так неотступно владеют моими мыслями? Ведь о Капитане я уже многие годы не имею вестей, а Лайзу, от которой я ушел по собственному желанию, я вижу лишь изредка и всегда испытываю при этом чувство вины. И не потому, что я их люблю. Просто я совершенно хладнокровно решил сделать из них героев своей книги, подчиняясь страстной тяге к писательству.
4
Прозвенел звонок, но только раз — это не мог быть Капитан.
— Пойти открыть? — спросил я. — Может, это почтальон?
— Он уже был, когда ты бегал за газетой. Не ходи. Это, возможно, кто-то из соседей.
Звонок прозвенел еще раз.
— Там же видно, что в подвале горит свет, — сказал я Лайзе.
— Вот любопытные сволочи, — сказала Лайза. — Эта Миссис Лаундс, что живет в двадцать третьем, спрашивала меня про тебя. Я на улице как раз мыла ступеньки. Я сказала, что ты мой сын и что ты жил с отцом, пока он не помер. И знаешь, что она сказала? «А почему он не в школе?» — спросила она.
Звонок прозвенел в третий раз, уже более властно.
— И что ты ей ответила? — спросил я.
— Я сказала: «Он берет частные уроки», но не думаю, чтоб она поверила.
Звонок снова прозвенел — на этот раз дважды.
— А что, если это полиция? — сказала Лайза.
— Чего им тут может быть нужно?
— Лучше пойди взгляни. Будь осторожен. Если спросят про Капитана, ты его не знаешь, никогда не видел и его тут нет.
Волнуясь, я не спеша стал подниматься по лестнице, так что звонок успел прозвенеть еще раз. Подойдя к двери, я пригнулся и заглянул в замочную скважину, но увидел лишь кусок серого пальто с карманом. Я открыл дверь — передо мной стоял мой отец.
— Сатана! — невольно вырвалось у меня.
Отец был крупный мужчина с седой бородой и отличными для его возраста зубами, хотя, возможно, это были коронки.
Он широко улыбнулся мне, сверкнув двойным рядом белоснежных зубов.
— Так можно Сатане войти? — спросил он, и я отступил, пропуская его.
— Лайза! — позвал он. — Лайза! — И поднял голову, глядя вверх.
— Она в подвале, — сообщил я ему, и он пошел вниз, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку, потому что они были узкие, а ноги у него были большие.
— Так это, значит, ты, — сказала Лайза. Она стояла у кухонного стола с большим ножом в руке просто потому, что мыла посуду. — Как ты узнал?
— Я получил открытку от Роджера.
— От Роджера?
— На ней был изображен собор в Брюгге. Он просил меня разыскать вас, потому что, может, вам нужна помощь, а он давно уже отсутствует.
— А кто это — Роджер? — спросил я.
— Ох, я и забыл. Он же любит, чтоб его звали Капитаном, верно? — И отец повернулся ко мне: — А ты немало наделал хлопот, Виктор.
