покончу со всем этим и не буду больше пользоваться ею для дела. Я так и вижу, как Лайза сидит на месте пилота и любуется деревьями, нарисованными на крыльях, или стоит тут, на земле, рядом с нами, и молится за нас мадонне. А у нас на одном крыле будет пейзаж, а на другом — мадонна.
— Вы сказали «покончу со всем этим» — с чем?
Но он мне не ответил.
— Мы вполне можем сделать один круг удовольствия ради, — сказал он. — Поблизости нет ни души, так что никто не увидит, как мы взлетим.
И мы взлетели после того, как самолет несколько раз тряхануло на рытвинах.
Я отчетливо помню наш полет — гораздо отчетливее, чем события, описанные мною раньше и часто искаженные моим воображением. Мы летели молча над лесами Дарьена — под нами лежал ровный, без единой прорехи, темно-зеленый ковер. В какой-то момент Капитан дернул головой — в сторону востока? запада? юга? — трудно сказать из-за путаного географического положения Панамы — и заметил:
— В той стороне — Колумбия. Где все началось.
Но я понятия не имел, что он подразумевал под этим «все».
Мы добрались до Атлантического океана, повернули и полетели совсем низко над деревушкой у моря.
— Номбре-де-Диос, — сообщил мне Капитан.
Я увидел старую пушку брошенную в траве, и разбегающихся в разные стороны обитателей деревни, которые, должно быть, не привыкли к самолетам, так как приземлиться здесь мог разве что вертолет.
— Где похоронен Дрейк, — сказал я.
— Нет. Он погребен дальше, в Портобелло.
— Но ведь я еще в школе учил стихотворение:
— Поэты никогда не бывают точны. Дрейк покоится на дне океана у Портобелло, неподалеку от того места, где испанцы хранили свое золото.
Мы полетели назад — к Тихому океану — и долгое время не обменивались ни словом. Интересно, размышлял я, о чем он думает, но, когда мы начали спускаться, я понял по крайней мере, в каком направлении текли его мысли, и это было очень опасное для меня направление.
Под нами показались развалины старого города, и только тут Капитан заговорил:
— Тревожит меня Лайза. Пора бы уже прийти от нее очередному письму.
— Письма до Панамы идут очень долго.
— Ну, не настолько. Недели две иногда. Если ее состояние ухудшится, у них там есть мой адрес?
Я откликнулся не сразу:
— У кого — у них?
— У врачей, конечно, у медсестер.
— Мы пролетали над Великим Мостом, соединяющим две Америки, — у входа в канал скопилось несколько судов.
— Да, — сказал я ему. — У них есть ваш адрес. — Какой-то апартамент, но я никак не мог вспомнить номер.
Я чувствовал, что приближаюсь к опасному концу дороги лжи, которую я выстроил и по которой опрометчиво пошел. Я сказал:
— Если хотите, я могу послать телеграмму приятелю и узнать.
— Да, сделай это.
Беда состояла в том, что у меня не было приятеля, который знал бы о моем обмане и мог бы мне, помочь. Мне даже пришло в голову, не попросить ли помощи у мистера Квигли. А помощь мне была нужна, чтобы выиграть время — время, необходимое, чтобы встать на ноги и не зависеть от Капитана.
Самолет заскакал по травянистым кочкам своего укрытия, и лишь тогда Капитан снова заговорил:
— Сделай это побыстрее. Сделай, как только вернешься в отель.
— Я сейчас же отправлюсь на почту.
— В этом нет надобности. Там всегда очереди. Пошли телеграмму из отеля.
Я разозлился — разозлился на собственную трусость. От ярости всю дорогу до отеля у меня урчало в животе — так урчит, закипая на газу, чайник. Я чувствовал, что мне не доверяют, и это злило меня, тем более что я прекрасно понимал, насколько недостоин доверия. «Да почему я должен говорить ему правду? — защищался я сам перед собой. — Ведь этого человека дома за всякие злоумышления часто искала полиция, и сейчас он занимается бог знает какими преступными делами в этой нелепой маленькой стране, где полно банков и нищеты, да разве он заслуживает доверия?»
В отеле Капитан подвел меня к стойке, попросил телеграфный бланк и стал у моего плеча, пока я пытался что-то сочинить. Я считал, что могу понадеяться на английскую почту: не станут они возвращать в Панаму неврученную телеграмму. Но все же, кому ее адресовать? В памяти прежде всего всплыли все подставные имена Капитана — Виктор, Карвер, Кардиган, Смит — и забили мне голову.
Капитан начал терять терпение.
— Неужели ты никого не знаешь? У тебя что, нет друзей в Лондоне?
— Брауни, — написал я, вспомнив его настоящую фамилию, а Брауни с 'и' на конце делало эту фамилию более достоверной. Я добавил название улицы и номер дома, где у меня была однокомнатная квартира. «Брауни» просили позвонить в больницу и сообщить мне на адрес отеля, как дела со здоровьем Лайзы. Капитан продолжал смотреть мне через плечо, и я спросил с нескрываемым раздражением:
— Вы считаете, так не пойдет?
— Да нет, по-моему, все в порядке. Правда, можно было бы составить и понасладительнее. — Это слово имело для него много значений, неведомых мне.
Мы поднялись наверх для неизбежной вечерней церемонии, когда из гостиничного холодильника доставались миниатюрные бутылочки виски.
— Надо дописать письмо Лайзе, — сказал он мне, и тут меня вместе со вкусом виски на миг покинула осторожность.
— Надеюсь, она в состоянии будет его прочесть, — сказал я, думая прежде всего о том, как объяснить отсутствие от нее писем.
Рука Капитана дернулась, так что виски выплеснулось из стакана.
— О чем ты, черт побери, говоришь? Ты же сказал, что это был пустяковый несчастный случай!
— Да, да, он выглядел совсем пустяковым.
— Что значит
Я попытался поправиться:
— Ну, вы же знаете — шок. А в определенном возрасте…
— Она же не старуха, — сказал он чуть ли не свирепо, и я, конечно, понял, что для него, в его годы, старость начинается много позже собственного возраста, а потом все эти годы, прошедшие в разлуке, как бы не существовали для него.
— Нет, нет, я не то хотел сказать.
Но во мне уже поднялась злость. В конце концов, я оберегал ведь не только себя, я оберегал и
Он сказал:
— Ты не должен был оставлять Лайзу одну, если она чувствовала себя хуже, чем ты говорил.
— Она же хотела, чтобы я поехал. Она просила меня поехать.
