постель.
— Да, заботиться она, я думаю, будет обо мне как мать, но она из тех девчонок, которые все время хотят кем-то восхищаться. Ей бы кого посерьезнее — вроде вас. А моя беда в том, что в делах серьезных я не умею вести себя по-серьезному. Как-то стесняюсь. Вот вы можете себе представить, чтобы кто-то стал восхищаться мной?
— Сэм же восхищается.
— Сомневаюсь, чтобы Синтии нравилось играть в прятки.
В эту минуту в комнату вошла Синтия. И сказала:
— Все твои простыни были сбиты в кучу. Когда тебе в последний раз перестилали постель?
— Уборщица приходит к нам по понедельникам и пятницам, а сегодня — четверг.
— Почему ты сам ее не перестелишь?
— Ну, я натягиваю на себя одеяло, когда ложусь, — больше мне ничего и не надо.
— А эти типы из окружающей среды? Куда они смотрят?
— О, они натасканы не замечать загрязнения, пока их официально об этом не известят.
Дэвис проводил обоих до дверей. Синтия сказала:
— До завтра. — И пошла вниз по лестнице. А через плечо добавила, что ей нужно сделать еще уйму покупок.
— «Зачем ее взгляд так долог был, Коль она не хотела, чтоб я полюбил…» — процитировал Дэвис.
Кэсл был поражен. Вот уж никак он не ожидал, что Дэвис читал Браунинга [Браунинг Роберт (1812 -1889) — английский поэт] — разве что в школе.
— Ну, — сказал он, — я пошел назад, к почте из Заира.
— Извините, Кэсл. Я знаю, как вас раздражает необходимость возиться с этой почтой. Но я не сачкую, правда нет. И дело не в перепое. У меня ноги и руки стали точно из желе.
— Залезай-ка обратно в постель.
— Думаю, так я и поступлю. Сегодня Сэм едва ли получил бы удовольствие от игры со мной в прятки, — добавил Дэвис вслед уходящему Кэслу, перегнувшись через перила. Кэсл уже дошел до самого низа, когда Дэвис окликнул его: — Кэсл!
— Да? — Кэсл посмотрел вверх.
— Вы не думаете, что это может явиться препятствием?
— Препятствием?
— Я бы стал другим человеком, если бы меня послали в Лоренсу-Маркиш.
— Я сделал все, что мог. Разговаривал с шефом.
— Вы славный малый, Кэсл. Чем бы это ни обернулось, — спасибо.
— Ложись в постель и отдыхай.
— Думаю, так я и поступлю.
Но он продолжал стоять и смотреть вниз, пока Кэсл не вышел из дома.
7
Кэсл и Дэйнтри прибыли в Бюро регистрации последними и заняли места в мрачной комнате с коричневыми стенами, в последнем ряду. Четыре ряда пустых стульев отделяли их от остальных приглашенных, которых было около десяти; они, словно в церкви, разделились на два противостоящих клана, и каждый клан с критическим интересом и известной долей презрения разглядывал другой. Только шампанское способно будет, пожалуй, привести их к перемирию.
— Это, я полагаю, Колин, — сказал полковник Дэйнтри, указывая на молодого человека, который подошел к его дочери, стоявшей у стола регистратора. И добавил: — Я даже не знаю его фамилии.
— А кто та женщина с платком? Она, видимо, чем-то расстроена.
— Это моя жена, — сказал полковник Дэйнтри. — Надеюсь, нам удастся сбежать до того, как она нас заметит.
— Этого нельзя делать. Ведь ваша дочь тогда и знать не будет, что вы тут были.
Регистратор начал говорить. Кто-то произнес: «Ш-ш-ш», точно в театре, когда подняли занавес.
— Фамилия вашего зятя Клаттерз [Клаттерз — (от англ. clatter) — «суматоха», «беспорядок», «шум»], — шепнул Кэсл.
— Вы уверены?
— Нет, но похоже, что так.
Регистратор произнес краткое, без Божьего благословения, напутствие, которое иной раз именуют «светской проповедью», и несколько человек, взглянув в качестве извинения на часы, направились к выходу.
— Вы не думаете, что мы тоже можем удрать? — спросил Дэйнтри.
— Нет.
Тем не менее, когда они вышли на Виктория-стрит, никто, казалось, не замечал их. Такси подлетали словно стервятники, и Дэйнтри снова попытался сбежать.
— Нехорошо это будет по отношению к вашей дочери, — возразил Кэсл.
— Я ведь даже не знаю, куда они все едут, — сказал Дэйнтри. — Очевидно, в какой-то отель.
— Мы можем последовать за ними.
Они и последовали — до самого «Хэрродза» и дальше, сквозь легкий осенний туман.
— Что-то не могу представить себе, в какой же отель… — сказал Дэйнтри. — По-моему, мы потеряли их. — И пригнулся, чтобы лучше рассмотреть ехавшую впереди машину. — Не повезло. Впереди маячит затылок моей жены.
— Едва ли на таком расстоянии можно о чем-то судить.
— Тем не менее я убежден, что это она. Как-никак мы прожили вместе пятнадцать лет. — И мрачно добавил: — И семь из них не разговаривали.
— Шампанское поможет, — сказал Кэсл.
— Но я терпеть не могу шампанское. Какое вам огромное спасибо, Кэсл, что вы поехали со мной. Один бы я не сдюжил.
— Мы только выпьем по бокалу и сбежим.
— Представить себе не могу, куда мы едем. Много лет уже не бывал в этих краях. Столько тут появилось новых отелей.
Они ехали по Бромптон-роуд, то и дело останавливаясь из-за «пробок».
— Обычно едут если не в отель, то в дом невесты, — сказал Кэсл.
— У нее нет своего дома. Официально она делит квартиру с какой-то девушкой, но, судя по всему, уже некоторое время живет с этим малым — Клаттерзом. Клаттерз! Ну и фамилия!
— Возможно, его фамилия вовсе не Клаттерз. Регистратор пробормотал ее себе под нос.
Такси стали подъезжать к прехорошенькому домику, стоявшему в полукружье других таких же, и из них — словно пакеты в яркой оберточной бумаге — вываливались гости. По счастью, гостей было немного: дома здесь не были рассчитаны на большие приемы. Даже присутствие двух десятков людей создавало впечатление, что стены вот-вот прогнутся или полы провалятся.
— По-моему, я знаю, куда мы приехали — в логово моей жены, — сказал Дэйнтри. — Я слышал, она купила себе что-то в Кенсингтоне.
Они пробрались бочком по лестнице, заваленной одеждой, в гостиную. С каждого столика, с книжных полок, с рояля, с каминной доски на гостей глядели фарфоровые совы, настороженно, хищно нацелясь своими изогнутыми клювами.
— Да, это ее обиталище, — сказал Дэйнтри. — У нее всегда была страсть к совам… но после меня эта страсть стала совсем уж неуемной.
