полнейшей наивностью. А Кэсл и лихачество и наивность навсегда оставил в Южной Африке, где на него в любую минуту мог обрушиться удар.
— Ты не будешь возражать, — спросила Сара, — если у нас сегодня будет холодный ужин? Я весь вечер провозилась с Сэмом.
— Конечно, нет.
Кэсл обнял ее. Сила их любви была такой же тайной, как и то, что он выпивал четыре порции виски. Рассказать об этом кому-либо — значило подвергнуть себя опасности. Когда любишь, больше всего рискуешь. Во всяком случае, так изображает это литература. Тристан [герой средневекового рыцарского романа «Сказание о Тристане и Изольде»], Анна Каренина, даже похотливая страсть Ловеласа [герой романа С.Ричардсона «Кларисса Гарлоу, или История молодой леди»] — а Кэсл заглянул в последний том «Клариссы». «Я люблю мою жену», — вот и все, что он когда-либо говорил даже Дэвису.
— Я вот думаю, что бы я без тебя делал, — сказал Кэсл.
— Примерно то же, что ты делаешь сейчас. Два двойных виски, а потом ужин в восемь часов.
— Когда я вошел, а ни тебя, ни виски не было, — я испугался.
— Испугался чего?
— Что остался один. Бедняга Дэвис, — добавил он, — приходит в пустой дом.
— Может, у него жизнь куда веселее, чем у тебя.
— С меня хватает веселья, — сказал он. — У меня есть ощущение надежности.
— Неужели жизнь за стенами нашего дома такая опасная? — Она отхлебнула из его стакана и коснулась его рта губами, влажными от «Джи-энд-Би». Кэсл всегда покупал «Джи-энд-Би» из-за цвета: большая порция виски с содовой по цвету казалась не крепче сильно разбавленного виски другой марки.
На столике у дивана зазвонил телефон. Кэсл поднял трубку и сказал: «Алло», — но на другом конце молчали. «Алло». Он сосчитал про себя до четырех и, положив трубку на рычаг, услышал щелчок: телефон отсоединился.
— Никого?
— Наверное, набрали не тот номер.
— В этом месяце так было уже трижды. Причем всякий раз, когда ты задерживаешься в своей конторе. Ты не думаешь, что это может звонить какой-нибудь бандит — проверяет, дома ли мы?
— Да у нас грабить-то нечего.
— Такие читаешь жуткие истории, милый, — про этих людей, которые натягивают на лицо чулок как маску. Терпеть не могу сидеть дома без тебя после захода солнца.
— Потому я и купил тебе Буллера. Кстати, а где Буллер?
— В саду, ест траву. Что-то, видно, ему не по себе. А что до чужих — ты же знаешь, как он себя с ними ведет. Так и ластится.
— Но маска в виде чулка все же может ему не понравиться.
— Он решит, чулок надели, чтобы с ним поиграть. Помнишь, в Рождество… эта история с бумажными шляпами…
— До того, как мы его приобрели, я всегда считал, что боксеры — злые собаки.
— Они и злые — с кошками.
Дверь скрипнула, и Кэсл быстро обернулся: квадратная черная морда Буллера распахнула дверь, он подпрыгнул и, словно мешок с картошкой, упал на колени к Кэслу.
— Лежать, Буллер, лежать. — Длинная лента слюны протянулась по брючине Кэсла. — Если это называется «ластиться» — от такой встречи любой бандюга за милю убежит.
Буллер прерывисто залаял, мотая задом, точно у него в животе копошились черви, и попятился к двери.
— Тихо, Буллер.
— Это он хочет погулять.
— В такое время? Ты же сказала, что он вроде заболел.
— Видимо, он уже достаточно наелся травы.
— Тихо, Буллер, черт бы тебя подрал. Никаких прогулок.
Буллер тяжело опустился на пол, орошая, чтобы успокоиться, паркет слюной.
— Сегодня утром он изрядно напугал электрика, приходившего снимать со счетчика показания, хотя на самом-то деле Буллер только хотел выказать дружелюбие.
— Но электрик же знает его.
— А это был новый.
— Новый! Почему?
— Да у нашего грипп.
— А ты попросила его показать удостоверение?
— Конечно. Милый, ты что, стал бояться бандитов? Прекрати, Буллер. Прекрати.
А Буллер лизал свои интимные места с таким же смаком, с каким старик заглатывает нитроглицерин.
Кэсл перешагнул через него и вышел в холл. Он тщательно осмотрел счетчик, но, не обнаружив в нем ничего необычного, вернулся в гостиную.
— Ты чем-то встревожен?
— Да в общем ничем. Просто кое-что произошло на работе. Новый мужик в службе безопасности показывает себя. Оттого я и взорвался: я же больше тридцати лет работаю в Фирме — уж можно было бы мне доверять. Скоро они будут обыскивать наши карманы, когда мы пойдем обедать. Он попросил меня открыть чемоданчик.
— Не надо преувеличивать, милый. Это же не их вина. Тут виновата твоя работа.
— Сейчас уже поздно ее менять.
— Ничто никогда не поздно, — сказала Сара, и ему так хотелось бы ей поверить. Она пошла на кухню за холодным мясом и по пути поцеловала его.
Он выпил еще порцию виски, и, когда они садились за стол, Сара сказала:
— Хватит дурака валять, слишком много ты пьешь.
— Только дома. Здесь меня никто не видит, кроме тебя.
— Я имела в виду не работу. Я имела в виду твое здоровье. А на твою работу мне ровным счетом наплевать.
— Вот как?
— Подумаешь, одно из управлений Форин-офиса. Все ведь знают, что это такое, и тем не менее ты должен держать рот на замке, точно какой-то преступник. Если ты расскажешь мне — мне, своей жене, — чем ты сегодня занимался, тебя уволят. Хоть бы уж тебя уволили. Так чем ты сегодня занимался?
— Посплетничал с Дэвисом, сделал несколько пометок на нескольких карточках, послал телеграмму… ах да, со мной еще беседовал этот новый офицер службы безопасности. Он знал моего кузена — они оба учились в Корпус-Кристи.
— Какого кузена?
— Роджера.
— Этого сноба из казначейства?
— Да.
Когда они поднимались в спальню, он спросил:
— Могу я взглянуть на Сэма?
— Конечно. Но он теперь уже крепко спит.
Буллер последовал за ними и, словно конфетку, оставил комок слюны на простыне Сэма.
— Ах, Буллер…
Бульдог помахал обрубком хвоста, словно его похвалили. Для боксера он был не слишком умен. Он стоил кучу денег, и его родословная, пожалуй, была уж слишком идеальна.
Мальчик лежал поперек своей тиковой кровати, положив голову на коробку с оловянными солдатиками вместо подушки. Черная нога свешивалась из-под одеяла, между пальцами ее застрял офицер танкового корпуса. Кэсл смотрел, как Сара уложила сына поудобнее, вытащила из пальцев офицера, а из-
