обломков своего разбитого брака. Если кому-то и получать навар за его признание, пусть это будет Дэйнтри. Почему же в таком случае не прекратить борьбу и не сдаться по-хорошему, как часто говорят полисмены? Возможно, подумал Кэсл, он затягивает игру лишь для того, чтобы подольше иметь рядом собеседника, отсрочить момент, когда он останется один в доме и один в камере.
— Я полагаю, мотивом для Дэвиса могли быть деньги, — сказал Дэйнтри.
— Деньги не слишком интересовали Дэвиса. Они нужны были ему лишь для того, чтобы понемногу ставить на лошадок и баловаться хорошим портвейном. Смотреть надо немного глубже.
— То есть?
— Ведь если под подозрением находится наш сектор, значит, утечка могла быть связана только с Африкой.
— Почему?
— Через мой сектор проходит уйма и другой информации… которую мы передаем дальше… и эта информация, безусловно, представляет величайший интерес для русских, но если бы утечка была связана с теми проблемами, то и другие секторы оказались бы под подозрением, верно? Значит, речь идет исключительно о той части Африки, которой мы занимаемся.
— Да, — согласился Дэйнтри, — ясно.
— А в таком случае пойти на это мог человек… ну, не то чтобы исповедующий определенную идеологию — вовсе не обязательно искать коммуниста, — но прочно связанный с Африкой… или африканцами. А я сомневаюсь, чтобы Дэвис знал хоть одного африканца. — Он помолчал и намеренно добавил, в известной степени наслаждаясь опасной игрой: — Не считая, конечно, моей жены и моего мальчика. — Он ставил точку над 'i', но не собирался ставить черточку на 't'. — Шестьдесят девять- триста, — продолжал он, — уже давно находится в Л.-М. Никто не знает, каких друзей он там за это время приобрел… а кроме того, у него есть агенты среди африканцев, многие из них — коммунисты. — После стольких лет маскировки ему начинала нравиться эта игра в кошки-мышки. — Так же, как у меня были в Претории, — продолжал он. И улыбнулся. — Даже шеф, знаете ли, питает определенную любовь к Африке.
— Ну, тут-то вы уж шутите, — заметил Дэйнтри.
— Конечно, шучу. Я хочу лишь показать, как мало было у них фактов против Дэвиса, если сравнить его с остальными — к примеру, со мной или с Шестьдесят девять-триста… да и со всеми этими секретаршами, про которых мы ничегошеньки не знаем.
— Все они были тщательно проверены.
— Конечно, были. И в их деле значатся фамилии всех их любовников на тот год, но ведь некоторые девчонки меняют любовников, как зимнюю одежду.
Дэйнтри сказал:
— Вы перечислили уйму людей, которых можно заподозрить в утечке, а вот в невиновности Дэвиса вы абсолютно уверены. — И невесело добавил: — Повезло вам, что вы не офицер безопасности. Я чуть не подал в отставку после похорон Дэвиса. И сейчас жалею, что не подал.
— Почему же вы не подали?
— А что бы я делал, куда бы стал девать время?
— Могли бы собирать номера машин. Я однажды этим занимался.
— Из-за чего вы поссорились с женой? — спросил Дэйнтри. — Извините. Это не должно меня касаться.
— Она не одобряла то, чем я занимаюсь.
— Вы хотите сказать — для Фирмы?
— Не только.
Кэсл понимал, что игра почти подошла к концу. Дэйнтри исподтишка взглянул на свои часы. Интересно, подумал Кэсл, это действительно часы или скрытый микрофон. Возможно, подумал Кэсл, у него кончилась пленка. Как же он теперь поступит — попросит разрешения пойти в ванную, чтобы сменить ее?
— Выпьете еще?
— Нет, лучше не стоит. Мне ведь надо доехать до дома.
Кэсл вышел с Дэйнтри в холл, и Буллер — тоже. Буллеру явно не хотелось расставаться с новым другом.
— Спасибо за угощение, — сказал Дэйнтри.
— Спасибо вам за эту возможность поговорить о столь многом.
— Не выходите. Погода ужасная.
Тем не менее Кэсл вышел вслед за ним под холодный моросящий дождь. Он заметил ярдах в пятидесяти от своего дома, напротив полицейского участка, хвостовые огни стоящей машины.
— Это там ваша машина?
— Нет. Моя стоит выше по улице. Мне пришлось пройти немного пешком, так как из-за дождя я не мог разглядеть номера домов.
— В таком случае до свидания.
— До свидания. Надеюсь, все утрясется — я хочу сказать, у вас с женой.
Кэсл постоял под холодным, медленно падавшим дождем и помахал Дэйнтри, когда тот проезжал мимо. Он заметил, что машина Дэйнтри, не останавливаясь у полицейского участка, свернула направо и выехала на Лондонское шоссе. Дэйнтри, конечно, всегда может остановиться у «Королевского герба» или «Лебедя» и позвонить оттуда по телефону, но Кэсл сомневался, все ли ему ясно для отчета. Они наверняка захотят сначала прослушать пленку с записью их беседы, — а Кэсл теперь уже не сомневался, что у Дэйнтри в часы вмонтирован микрофон, — и лишь тогда примут решение. Железнодорожная станция наверняка уже поставлена под наблюдение, а в аэропортах предупрежден паспортный контроль. Одно со всею очевидностью вытекает из визита Дэйнтри. Младший Холлидей, должно быть, начал говорить, иначе они никогда не прислали бы к нему Дэйнтри.
Прежде чем войти в дом, Кэсл посмотрел вдоль улицы — вверх и вниз. Наружного наблюдения заметно не было, но огни машины напротив полицейского участка продолжали светиться сквозь пелену дождя. На полицейскую машину она не была похожа. Полиция — даже ребята из спецслужбы, как он полагал, — вынуждена довольствоваться английскими машинами, а эта… он, конечно, не мог сказать наверняка, но похоже, это была «тойота». Он вспомнил, что на дороге в Эшридж тоже стояла тогда «тойота». И попытался определить цвет машины, но мешал дождь. Под моросью красное не отличишь от черного, а тут еще пошла крупа. Кэсл вернутся в дом и впервые за это время впустил в свое сердце надежду.
Он отнес стаканы на кухню и тщательно их вымыл. Словно хотел стереть отпечатки отчаяния. Затем поставил два новых стакана в гостиной и впервые позволил надежде пустить ростки. Это было нежное растение, и за ним надо было как следует ухаживать, но ведь та машина, сказал себе Кэсл, безусловно, «тойота». Он не разрешал себе думать о том, сколько «тойот» в округе, а терпеливо ждал, когда зазвонит звонок. Интересно, кто явится и будет стоять вместо Дэйнтри на пороге. Не Борис — в этом Кэсл был уверен — и не младший Холлидей, которого только что отпустили под залог на поруки и к которому, скорее всего, теперь уже напрочь привязалась спецслужба.
Кэсл вернулся на кухню и дал Буллеру тарелку с печеньем — возможно, пройдет немало времени, прежде чем собака снова поест. Часы на кухне шумно тикали, отчего казалось, что время идет медленнее обычного. Если в той «тойоте» действительно сидит друг, что-то слишком долго он не появляется.
Полковник Дэйнтри въехал во двор «Королевского герба». Во дворе, кроме него, была еще только одна машина, и он какое-то время посидел за рулем, не зная, звонить ли ему, и если да, то что сказать. Во время обеда в клубе «Реформа» с шефом и доктором Персивалом он весь внутренне кипел от возмущения. Минутами ему хотелось отодвинуть тарелку с форелью и заявить: «Я подаю в отставку. Не желаю я больше иметь ничего общего с вашей чертовой Фирмой». До смерти он устал от всей этой секретности и ошибок, которые надо было покрывать, никогда в них не признаваясь. Из уборной во дворе вышел мужчина, что-то немелодично насвистывая и застегивая под покровом темноты ширинку, и прошагал в бар. Дэйнтри подумал: «Они убили своей секретностью мой брак». В войну все было просто, — куда проще, чем в ту, где
