— Раз так, то я сама с ним поговорю, я брошусь к его ногам, стану умолять его…
— Ты с ума сошла! Только этого и не хватало!
— Но почему? Что случилось? Скажите мне…
— Я тебе уже все сказал. Хватит. Образумься и веди себя как подобает.
С этими словами граф исчез в толпе приглашенных, оставив дочь в совершенной растерянности, — ей казалось, что все это ей снится.
Заметив, что граф оставил Биче одну, Марко, ни на минуту не терявший ее из виду, подошел к креслу, на котором она сидела, и спросил у нее, предварительно получив разрешение у ее тетки, не окажет ли она ему честь пройтись с ним по праздничным залам: он показал бы ей рыцарей, которые завтра должны будут держать поле в состязании. Биче, которой очень хотелось остаться с Марко наедине, чтобы выпросить у него помилование для Лупо, приняла с согласия тетки рыцарственно предложенную ей руку и вместе с Марко пошла по залу.
— Вы уже знаете, что поле будут защищать двенадцать рыцарей, — говорил Висконти девушке. — Одиннадцать из них я вам покажу, потому что они все здесь, но двенадцатого вы тут не найдете. Впрочем, я знаю, что его вам представлять не нужно, потому что вы и так давно его знаете, не правда ли?
Биче покраснела, но не сказала ни слова.
— Мы как-то вместе проезжали мимо вашего дома, и я видел, как вы очень приветливо с ним раскланялись. Кроме того, я знаю, что прежде он подолгу бывал в Лимонте, да и сейчас тоже.
— Да, это верно, я его знаю, — сказала девушка, робко опустив глаза. — Кстати, у него есть оруженосец, о котором…
— Умоляю вас, не будем говорить о его оруженосцах… — перебил ее Марко. — Поговорим немножко о нем самом.
В этот миг, собираясь последовать за своим провожатым в один из покоев, соседствовавших с последним из празднично убранных залов, девушка оглянулась и увидела отца, который, приложив палец ко рту, всем своим видом словно умолял ее молчать и вести себя осторожно. Это неожиданное зрелище еще больше усилило страх и растерянность бедняжки, и без того смущенной и напуганной тем, что ей придется остаться наедине с человеком, о котором ей столько рассказывали, слушать его слова, затрагивающие самые тайные, самые интимные секреты ее сердца, и готовиться просить его о таких важных вещах. Однако, призвав на помощь всю свою твердость и решительность, которые не оставляли ее и в самые трудные минуты, она начала дрожащим и умоляющим голосом:
— Господин мой, могу ли я надеяться, что будет выслушана одна моя смиренная и горячая просьба?
— Разве вы не согласились, чтобы я был вашим рыцарем и вассалом? — ответил Марко. — Почему же вы так со мной говорите? Не просьб, а повелений жду я от вас.
Они молча прошли через три или четыре комнаты и достигли уединенного покоя, где их не мог видеть никто из приглашенных на праздник гостей.
Очутившись в этом укромном месте и оглянувшись вокруг, Биче в первое мгновение почувствовала некоторую робость; но тут же, опустившись на колени перед тем, кто привел ее сюда, она с рыданием промолвила:
— Одно ваше слово может спасти жизнь человека. Сжальтесь над несчастным семейством. О, если бы я могла просить так, как недавно просил его несчастный отец! Если бы господь вложил в мои уста его слова! Я уверена, что тогда вы не смогли бы мне отказать!
Биче говорила с Марко таким образом, полагая, что отец ее, как было условленно, обо всем ему уже рассказал; но тот, ничего не зная и видя только, что его умоляют с таким пылом о чем-то, чего он не понимает, вначале изумился, а потом почувствовал такую жалость, любовь и сострадание к коленопреклоненной владычице его мыслей, что, забыв обо всем на свете, наклонился к ней, чтобы поднять ее, и заговорил вне себя от волнения:
— Что вы делаете?.. Нет, нет, нет… Встаньте! Разве можете вы преклонять колени перед смертным? Вы?
Биче тем не менее не встала и продолжала умолять его, простирая к нему руки и глядя на него сквозь слезы такими глазами, что Висконти на минуту показалось, будто перед ним не Биче, а сама ее мать, которая много лет тому назад, в ту памятную ночь, когда он явился к ней, чтобы увезти ее из отчего дома, так же стояла перед ним на коленях и так же его умоляла. Чувствуя, что рассудок его мутится, Марко силой поднял прекрасную просительницу, усадил ее в кресло, и, пока она, закрыв лицо ладонями, безудержно рыдала от горя, ужаса и стыда, так что слезы струились сквозь пальцы ее белых рук, он, не смея к ней приблизиться, продолжал:
— Скажите же мне, о чем вы просите. Клянусь надеждой на вечное спасение, я сделаю все от меня зависящее, чтобы выполнить вашу просьбу. Я сделаю все, хотя бы это стоило мне моего положения, жизни, чести. Скажите же мне, не мучайте меня, кто этот человек, которого я могу спасти?
— Лупо, — ответила, рыдая, девушка.
— Как? Тот самый вассал монастыря святого Амвросия, которого приговорили к смерти?
— Да, он сын сокольничего моего отца и брат моей любимой служанки… Если бы вы их видели!..
— Ну, не плачьте больше: Лупо спасен, я дарю его вам… Если бы я мог своей кровью выкупить хоть одну из ваших слезинок! Перестань, Эрмелинда! Эрмелинда!.. Боже, вы сводите меня с ума! Биче, не плачьте больше, Лупо не будет казнен.
— Вы сказали, что он не умрет?
— Да, клянусь бессмертием моей души.
Марко был весь во власти своего чувства к девушке. Он подошел к столику и, не садясь, написал аббату монастыря святого Амвросия несколько фраз, в которых причудливо переплелись просьбы, угрозы и приказание немедленно отпустить на волю Лупо, о котором они говорили несколько дней тому назад. Перевязав письмо шелковой лентой, Марко запечатал его своей печатью, надписал адрес и вручил его Биче.
— Передайте это аббату, — сказал он, — и Лупо будет вам возвращен.
— Господь воздаст вам за то, что вы помешали пролитию невинной крови, — сказала девушка, — и осушили слезы стольких несчастных: вся его семья будет вечно молить за вас бога. — И она направилась было к двери.
— Биче, — сказал Марко, сделав ей знак, чтобы она остановилась, — прошу вас, останьтесь еще на минуту. Вы успеете отдать письмо и завтра утром… Послушайте, сегодня ночью я отправляюсь в дальний путь… Но память о вас… Биче… верьте мне, я навсегда сохраню в своем сердце…
— О, я тоже никогда не забуду милость, которую вы мне оказали. Я тоже буду молиться за вас… Подумать только, что я так боялась говорить с вами! Моя мать была права, когда сказала, что у вас доброе и благородное сердце.
— Так, значит, ваша мать больше меня не ненавидит? Так, значит, она меня простила? А вы, Биче, прощаете ли вы меня? Можете ли вы не питать ко мне ненависти?
— Я? Что вы говорите.. Моя признательность к вам… и уважение…
— Мне этого мало, и это вовсе не то, чего я хочу от вас! — воскликнул Висконти, взяв ее руку в свои дрожащие ладони. — Зачем так долго притворяться? Знайте же, Биче, что с тех пор как мы с вами расстались… моя судьба решена навсегда… Я тоже с трепетом жду из ваших уст милости или смертного приговора.
Девушка дрожала, как листок на ветру, и старалась высвободить свою руку. Но тут Висконти, запнувшись на полуслове, словно озаренный новой, только что пришедшей ему в голову мыслью, разжал пальцы, так что Биче смогла вырвать руку. Мгновенно переменившись в лице, он минуту молчал, а потом строго спросил ее:
— Скажите, а этот Лупо — оруженосец того, кого вы недавно мне называли?
— Да, он его оруженосец.
— Его? Чей же?
— Его… Вашего двоюродного брата… Того рыцаря… — отвечала девушка, не осмеливаясь произнести вслух имя.
