и послушна, но бойтесь в чем-нибудь ей не угодить — тогда из ягненка она превращается в медведя.
Чтобы укротить разъяренного зверя, на поле выехали герольды и возвестили, что поединки прекращаются и начинается «бигордо». Так называлось одно из любимых зрелищ того времени — штурм деревянного бастиона или замка. Один из герольдов уже начал произносить обычную формулу, означающую конец поединков, как вдруг в соседней роще раздался звук рога. Зрители захлопали в ладоши, давая тем самым понять, что они хотят дождаться появления нового рыцаря, о приближении которого возвещал рог. На несколько мгновений воцарилась тишина, затем все увидели, как на поле выехал гигант с закрытым забралом, в простых стальных доспехах, без всякой расцветки, без украшений и без герба. Он ехал на крупном апулийском жеребце, черном, но с белыми бабками и со звездочкой на лбу.
Щит вновь появившегося воина также был гладким, без всяких украшений, ибо его хозяин хотел остаться неизвестным, но следом ехал оруженосец с другим щитом, затянутым черно-желтым шелком — цвет этот означал безысходную печаль. Оставив своего господина на краю поля, граничившем с рощей, оруженосец пересек арену, чтобы отвезти обернутый в материю щит к судейскому шатру, расположенному в противоположной стороне. Судьи приносили клятву никогда и никому не открывать тайны того, кто хотел сразиться инкогнито, но по правилам турниров они должны были освидетельствовать его герб и решить, достоин ли он чести померяться силами с рыцарями — защитниками поля.
Между тем в толпе пробудилось радостное оживление и любопытство. Это было заметно по гулу голосов.
Но как только оруженосец вошел в судейский шатер, шум стих, и повсюду воцарилась полная ожидания тишина.
Спустя несколько минут судьи вышли со щитом неизвестного, как и прежде обернутым в шелк. Они водрузили его на вершину шеста, который воткнули в землю, преклонили перед ним колено и дали знак герольду, который прокричал:
— Рыцарь волен выбрать себе противника.
Тогда неизвестный, которому было таким образом предоставлено право боя, медленно пересек площадь из конца в конец, подъехал к шатру рыцарей, державших поле, и остановился перед щитом Отторино, но, вместо того чтобы коснуться его копьем, как это было принято, он снял его с шеста и бросил наземь. Потом он снова водрузил его на место, но вверх ногами, что было наивысшим оскорблением для рыцаря и означало вызов на бой до конца, или, как мы говорим теперь, до последней капли крови.
Толпа, внимательно следившая за его действиями, сразу зашумела: все хорошо знали, что это означает. Некоторые пытались угадать, кто этот оскорбитель и почему он так смертельно ненавидит Отторино. Старики говорили, что наместник не допустит поединка; молодежь кричала, что препятствовать ему было бы недостойно. Одни боялись за Отторино; другие, тоже сочувствовавшие ему, радовались, что ему снова удастся отличиться; некоторые, завидуя, втайне ликовали и надеялись, что он лишится славы, задевавшей их гордость; но большинство зрителей, не склоняясь ни на чью сторону, просто готовились насладиться зрелищем, обещавшим вознаградить их за ожидание.
А что тем временем делала бедная Биче, что творилось в ее душе? Вначале, когда на поле выезжали рыцари и касались копьями щитов, жажда новой славы для любимого сменялась в ее сердце страхом за его жизнь — ей то хотелось, то не хотелось, чтобы кто-нибудь коснулся щита Отторино. Но затем, при виде стольких бескровных стычек, она успокоилась и под конец стала даже желать, чтобы ее возлюбленный тоже сразился с кем-нибудь. Все более волнуясь, она уже предвкушала его победу, ей чудились похвалы кавалеров и дам и молчаливое, плохо скрытое восхищение отца. Но, заслышав звук рога и увидев неизвестного рыцаря, она содрогнулась всем телом от внезапного и тайного предчувствия, и ей показалось, что в ее сердце раздался голос: «Горе твоему жениху!» И пока грозный всадник пересекал поле, приближаясь к шатру, она смотрела на него, точно испуганное дитя, которому чудится, что из жуткой темноты ночи на него медленно надвигается призрак. Каждый шаг коня неизвестного рыцаря, казалось, отнимал у нее частицу жизни, в конце его пути она еле могла перевести дух, а стук сброшенного наземь щита поразил ее до глубины души, и на минуту свет померк в ее глазах.
Заметив смятение Биче, отец решил уберечь ее от этого слишком тяжелого для нее зрелища и, взяв ее за руку, попытался заставить девушку встать и выйти из ложи; но несчастная, для которой ждать дома известий о поединке и все время томиться предчувствиями худшего было бы еще невыносимей, чем видеть все своими глазами, отказалась следовать за ним.
— Разве ты не поняла, кому брошен вызов? — сказал ей граф изменившимся голосом.
— Я знаю: Отторино, — спокойно отвечала девушка, которая, твердо решив остаться, собрала в эту минуту все свои силы.
— Но ведь оружие… — продолжал, запинаясь, отец, — но ведь вызов…
— Оружие у них с острыми концами и заточенными лезвиями, — продолжала Биче, которой отчаяние придало уверенности, — а вызван он для боя насмерть, я все это видела. Но я не хочу уходить отсюда.
Тем временем Отторино, закованный в броню с ног до головы, вышел из шатра, подошел к своему боевому коню, которого держал под уздцы Лупо, ухватился рукой за переднюю луку и, несмотря на тяжесть доспехов, легко оттолкнулся от земли и сел прямо в седло.
Судьи поля выбрали два острых копья с древком из прочного, тяжелого дуба, с серебряными наконечниками и железными напятниками. Убедившись после строгого и тщательного осмотра, что оба копья одинаковы по гибкости, весу, качеству дерева и железа, а также по отделке, они передали одно из них рыцарю, сделавшему вызов, а другое — его противнику и велели обоим сделать круг по арене.
Двигаясь рядом, противники стали объезжать поле вдоль ограды и лож, каждый в сопровождении своего оруженосца. Весь закованный в железо, неизвестный рыцарь легко и непринужденно сдерживал могучего коня, который от грома рукоплесканий начал горячиться, то вставал на дыбы, то порывался скакать и грыз удила, так что с его морды хлопьями падала пена. Рыцарь же, прочно сидевший в седле, держался прямо и уверенно, с удивительно строгой осанкой и природным изяществом. Лупо, ехавший в нескольких шагах от него, изумлялся ширине его плеч, прекрасной соразмерности всех членов, горделивой посадке головы, и в его душу невольно закрадывался страх за его господина. Лупо заметил, что на нем был шлем со сплошным забралом, и сразу же его узнал — это был тот самый шлем, который накануне купил старик в коричневом плаще.
Отторино скакал рядом с этим богатырем, подняв забрало, и из-под него выбилось несколько черных прядей, падавших на его лицо, полное открытой юношеской отваги. Под ним был прекрасный чалый андалузец, не такой могучий и грозный, как конь его противника, но полный огня, испытанный в боях, понятливый и послушный узде, голосу, знаку и, я бы сказал, даже мысли своего хозяина. Отторино умело заставлял его проделывать вольты, вставать на дыбы, идти то рысью, то галопом и грациозно поворачивать, так что казалось, будто он готовился не к смертельной схватке, а к демонстрации оружия или к рыцарской карусели.
Поравнявшись с ложей графа дель Бальцо, Отторино учтиво приветствовал отца и дочь, но граф сделал вид, что не заметил его, а Биче ответила ему лишь робким, беглым взглядом. Точно завороженная какими-то могучими чарами, она не могла в этот миг отвести глаз от незнакомого рыцаря. Она видела длинный, острый, блестящий наконечник его копья, и ей казалось, что холодное железо впивается ей прямо в сердце. И она не сводила с рыцаря глаз, точно хотела уничтожить его своим взглядом.
Незнакомец, ни разу не повернувший головы ни вправо, ни влево, слегка поклонился в сторону ложи графа дель Бальцо. После того как рыцари проехали вдоль всей ограды, поле было освобождено для их поединка. Как говорилось в те времена, между ними поделили поровну землю и солнце, то есть поставили друг против друга на равном расстоянии от центра арены и так, чтобы солнце светило сбоку, — таким образом, связанные с этим выгоды и неудобства были одинаковы для обоих.
Бесчисленные зрители, толпившиеся в ложах, у ограды, взобравшиеся на скамьи, на повозки и на временные мостки, вскарабкавшиеся на деревья соседней рощи, на крыши сараев и немногих домов, стоявшие вокруг поля, замерли в ожидании. Не нашлось бы ни одного человека, у которого сердце не трепетало бы от нетерпения, от зависти, от радости или страха. Вот-вот должен был прозвучать сигнал к началу боя, как вдруг произошло нечто такое, что разом взбудоражило всю толпу и чуть было не поколебало и без того шаткую власть Адзоне.
Лупо, стоявший позади Отторино, увидел, что наместник сделал какой-то жест, и по ошибке принял
