Марко Висконти

еще хуже, чем раньше: ни с кем не говорит ни слова, все время плачет, к еде не прикасается. В общем, она держится, только пока ей преподносят сегодня одну ложь, завтра — другую, уговаривают, улещивают, отвлекают и запутывают, не давая ей ничего заподозрить, а уж если мне не удастся ее успокоить, я просто не знают, что с ней тогда будет.

— Сейчас важно действовать быстро и решительно, — сказал Лодризио. — Дело в том, что есть новость, которой ты еще не знаешь. Лупо сбежал.

— Сбежал? — испуганно воскликнул Пелагруа и застыл в неподвижности, высоко подняв брови.

— Сбежал. По пути сюда я видел его собственными глазами, но я поручил его надежному человеку, так что прежде чем зайдет солнце… Ну ладно, сейчас я напишу в Лукку, а потом мы поговорим и тогда решим, что нужно будет сделать, — заключил Лодризио.

Он написал письмо, они обо всем договорились, а когда настал вечер, управляющий замка Розате провел его по тайным переходам и коридорам в темную каморку, из которой через замаскированное отверстие можно было окинуть взглядом всю комнату, где Биче обычно уединялась со своей служанкой.

В эту минуту печальная жена Отторино сидела в роскошном кресле, подперев белой рукой устало склоненную голову.

Длинные светлые волосы, разделенные пробором, обрамляли ее лицо, и их золото еще сильнее подчеркивало его холодную, ровную, матовую белизну, не оживляемую даже легким румянцем. Выделялись на нем только бледно-розовые губы.

Но самым замечательным в ее лице были глаза — огромные голубые глаза, в которых за томностью и ангельской кротостью чувствовался огонь пламенной души, глаза, в которых выражение девичьей гордости сочеталось с неизъяснимой и бессознательной нежностью. Обычно ясные, мягкие и живые, а теперь усталые и ввалившиеся, они говорили о крайнем упадке сил, о страдании и тревоге.

Лауретта, сидевшая за столиком, который стоял между ней и ее госпожой, продолжала вышивать узор, только что оставленный Биче.

Некоторое время обе сидели в молчании. Затем служанка встала и пошла к балкону, чтобы закрыть дверь. И вдруг снаружи послышались звуки лютни. Лауретта застыла, положив руку на ручку двери. Биче поднесла палец к губам и прислушалась. Этот грустный напев был ей знаком. Воспрянув духом, она встала, легкими шагами подошла к окну и выглянула наружу, чтобы лучше слышать. Потом сказала Лауретте:

— Это — вступление к «Ласточке-касатке», сейчас начнется песня.

И в самом деле, тут же раздался голос, несколько приглушенный расстоянием, который в лад с жалобной мелодией струн печально запел:

Чуть погасит звезды зорька,
Ты окно мое находишь
И словами песни горькой
Разговор со мной заводишь.
В чем тоски твоей разгадка,
Легкокрылая касатка? 

Может быть, твоя кручина
Вызвана утратой друга?
Может, мой удел — причина
Грустных нот твоих, пичуга?
Да, не скрою, мне несладко,
Легкокрылая касатка. 

Но охотно злую долю
Я б на твой сменяла жребий
Можно друга кликать вволю
И, расправив крылья в небе,
Предаваться грезе сладкой,
Легкокрылая касатка. 

Но, увы, под крышей этой,
За решетками темницы,
Где ни воздуха, ни света,
До могилы мне томиться
Потому-то мне несладко,
Легкокрылая касатка. 

Холода не за горами,
Скоро ты меня оставишь
И над новыми морями
Крылья вольные расправишь.
До чего же лето кратко,
Легкокрылая касатка! 

Но в разлуке неизбежной
Будет мне в моей темнице
Завыванье бури снежной
Щебетом знакомым мниться,
Будто над моей несладкой
Долей плачешь ты, касатка. 

Ты в живых, вернувшись с юга,
Не найдешь меня весною.
Спой мне, добрая пичуга.
Пролетая надо мною.
Спой, чтобы спалось мне сладко,
Легкокрылая касатка.

Глава XXVII

— Это Тремакольдо, — радостно сказала Биче, как только песня кончилась. — Я узнала его голос. О, кто знает, быть может, он хотел привлечь мое внимание… Если бы я могла его увидеть! Если бы я могла взглянуть в его честные глаза! И забыть все свои сомнения!..

— Но в чем вы сомневаетесь? Ради бога, скажите, чем вы так взволнованы? Ведь через два дня ваш