Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

еврей становится революционером на практике, когда перестает быть революционером в мысли.

А. И. Солженицын, говоря о вине евреев, не конкретизировал эту вину и как бы не отчленял ее от вины русского контингента, мысля здесь в режиме «вместе». Однако реальная вина евреев в русской революции огромна и не сопоставима ни с чем, как огромен и не сопоставим духовный арсенал еврейской натуры, который еврей-революционер меняет на пресловутый «катехизис революционера», как огромны и не сопоставимы ни с чем исторические муки и беды еврейского народа, которыми он выстрадал свое право на собственную историческую судьбу, а не обещанный революцией штрих в интернациональном «светлом будущем». Предательством самого себя (и еврейства) еврей-революционер этого типа показывает возможность пренебрежения в революции личностью человека как отдельной величиной, утверждает ничтожество личного достоинства перед громадой революционных догматов, и, наконец, вводит революционные порядки и нормы революционного мышления во внутриеврейские духовные ареалы и решение собственно еврейских задач, — такова, к примеру, концепция профессора Шломо Авинери «Сионизм как перманентная революция». Вина евреев в таком отношении значительна, ибо неискоренима, и измена самому себе непрерывно следится в русском еврействе, а правильнее, в той его части, что перешла в революционное состояние, начиная с Арона Зунделевича в XIX веке и кончая Лазарем Кагановичем в веке ХХ. В этой спрессованной шеренге борцов, а точнее сказать, рабов революционной химеры, наибольшим заблуждением является видеть революционеров другого типа, — евреев, околдованных эмуной и стремящихся, но не всегда достигающих цели, идеализировать революционный кругозор. В качестве примера можно сопоставить фигуру Дмитрия Богрова, — восторженного вьюноша, нежданно-негаданно для себя совершившего великое злодейство — лишившего жизни выдающегося государственного деятеля России П. А. Столыпина, — с романтической личностью идеолога Бунда Владимира Медема, пытавшегося внести в программу еврейской революционной деятельности пункт: «Мы не против национального характера нашей культуры, мы против националистической политики» (2002, с. 149). Нелли Портнова, склонная, по всей видимости, видеть Бунд организацией евреев-революционеров эмунизированного типа, пишет: «Самоотверженный и постоянно конфликтующий со всеми, прямолинейный, вечно преследуемый, претендующий на первородство, переживший все национальные партии, сохранявший в 20-е годы влияние на национальную политику большевиков (а в качестве странного реликтового явления существующий и до сих пор в США и Израиле) Бунд держался на отчаянности и преданности таких чистых романтиков, как Владимир Медем» (2002, с. 427). Н. Портнова права, ибо в русском еврействе не было другой общественной организации, какая сделала бы для еврейского самосознания в России больше, чем Бунд.

Следовательно, никакая революционная идея не соответствует коренному еврейскому интересу, однако, если верна мысль Н. А. Бердяева, что революция составляет необходимость русской истории, то становится неверным суждение З. Жаботинского, и евреи, хоть на вторых ролях, но принимают участие в русской истории, которая в таком случае перестает быть «чужой». Выступая на революционной арене действующим персонажем, еврей жертвует своей внутренней сердцевиной, ибо революционное напряжение деформирует до полного уничтожения имманентную духовную структуру еврея, дарованную ему исторической традицией и нетрадиционной историей. Итак, «революционность» еврея есть глубочайшее и беспредельно трагическое внутреннее переживание. И оно не может быть даже отдаленно сопоставлено с аналогичным состоянием русской души, ибо русская духовность включает в себя как коренное качество момент «разбойничества», некую потребность деструктивного слома окружающего. В русской истории данные «разбойники» (Крутояр, К. Болотников, Стенька Разин, Емелька Пугачев) имеют свое законное место как социальные мстители, тогда как в еврейской истории внешне подобные ратоборцы (Хасмонеи, Бар Кохба) есть исключительно духовные воители. Солженицын, порицая евреев за участие в русской революции, собственно, не имел права ставить такой вопрос, ибо ему, не-еврею, неведомы духовные страдания еврейской натуры в таком психологическом разрезе.

Наплыв евреев в русскую революцию был обусловлен, однако, не стремлением усилить реальную разрушительную мощь революции в российских условиях, а, напротив, желанием романтизировать и облагородить гримасу русского революционного потрясения, ибо они (евреи) чувствовали себя более способными по этой части, чем их русские со-общники. Но великая сумятица, захватившая еврейскую среду при наступлении революционной ситуации в России, воспрепятствовала появлению индивидуальной личности (еврейского пророка), какая могла бы раскрыть еврейский смысл этой ситуации и показать сугубо еврейскую роль в русской революции, а потому собственно еврейские импульсы были растоптаны грубым ходом стихийного деструктивизма революции. Реальное осознание этого обстоятельства случилось на русской стороне, — иначе ничем нельзя объяснить феномен русского общественного мнения в начале XX века, который не только не истолковывается академической историографией, но даже фактически не замечается ею в исторической действительности. Феномен, о котором идет речь, связан с организованным отпором русских духовных деятелей антисемитизму царских властей, когда они избрали русских евреев своими внутренними врагами. Этот феномен, в свою очередь, является первым практическим результатом русско-еврейской культурной сублимации, воплотившимся в русское общественное мнение,

Антисемитизм поразил все страны обитания евреев, входя в той или иной пропорции в стратегию каждой государственной доктрины; на карте мира нет государства, которое не внесло бы в общую контраеврейскую картину собственный антисемитский штрих. Но на планете нет страны, где общественное противостояние антисемитизму вылилось в самозначимую гражданскую цель, как в России того времени, где в этом коловращении были задействованы лучшие интеллектуальные силы и где «еврейский вопрос» впервые был поставлен как особая проблема, связанная с общим развитием общества и истории (по словам главы русского эстетизма Д. С. Мережковского, «еврейский вопрос — это русский вопрос»), а антисемитизм публично объявлен актом дремучего бескультурья. О. Будницкий писал: «Антисемитизм отнюдь не был свойствен большинству политизированной русской интеллигенции. То же дело Бейлиса, которое стало своеобразной лакмусовой бумажкой на национальную терпимость и подлинный демократизм, продемонстрировало прежде всего лучшие черты русской интеллигенции. Василий Маклаков, чья речь на процессе сыграла решающую роль в оправдании Бейлиса, очень точно назвал это дело „спасительным предостережением“, хотя вовсе не был юдофилом» (1999, с. 6). Данный интеллигентный контингент по преимуществу не являлся профессионально революционным, а находился в оппозиции к царскому режиму, но поскольку свержение царского самодержавия составляло генеральную задачу русской революции, то интеллигенция не скрывала своего сочувствия к революционным кругам. А в еврейском вопросе эта часть русской интеллигенции протестовала не только против унижения еврея как человека, но, главное, против угнетения еврея как еврея. И обращаясь в этом к евреям-революционерам, она адресовалась к глубинным еврейским средствам облагораживания революционного бесовства, на что не были способны темные народные массы, призванные в революцию большевиками. Максим Горький, один из ярких представителей этого интеллигентного пласта, извещал: «Старые, крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему». Именно функция «стремления к лучшему» спонтанно числилась русскими духовниками за евреями в революционном деле, а феноменальность и парадоксальность русского общественного мнения в еврейской теме сказалась прежде всего в том, что противостояние антисемитизму тут приобрело организованный вид, что целиком отсутствовало в европейских условиях.

О глубине проникновения еврейского духа в русское сознание, а точнее, о полноте русско- еврейского синтеза, лучше всего свидетельствуют слова одного из знатных православных иерархов А. В. Карташева — обер-прокурора Святейшего Синода, министра вероисповеданий Временного правительства, автора капитального труда «Очерки по истории русской церкви»: 'Еврейство есть великая мировая нация. Для этого утверждения богослову и историку достаточно одного факта дарования миру Библии и порождения трех монотеистических религий. Нация, играющая огромную, непропорциональную своему статистическому меньшинству роль в мировом хозяйстве, мировой политике и мировой культуре; нация, превзошедшая всех своим национальным самоутверждением вопреки тысячелетиям рассеяния… ' (цитируется по О. Будницкому, 1999, с. 370). С. Г. Сватиков пишет в своем неординарном сочинении: «…