соответствовал их вкладу в общественную и экономическую жизнь, что усиливало взрывную силу их недовольства; в то же время конфликт между племенами мог лишь способствовать возвышению неарабов.
Стабилизация имперских границ и вытекавшее отсюда уменьшение военной добычи, разбухание списков пожалований и рост внутренней борьбы, поглощавшей огромные средства, не позволили бы самому «благочестивому» правительству обойтись без хараджа, взимаемого с новообращенных. Вследствие административных ошибок, а иногда просто из-за плохого управления новообращенные не всегда освобождались от уплаты подушного налога, взимавшегося с немусульман; это была признанная деградация, подобная той, которая отмечалась в римско-византийском государстве, где аналогичное налогообложение даже именовалось injuria («незаконно отнятое»). Чтобы избежать этого, обращенные уходили из деревень в города, вредя тем самым как государству, так и своим бывшим единоверцам, которых они покинули и которые несли коллективную ответственность за уплату налога. Сохранились сведения о принятых Хаджжаджем крутых мерах, когда он силой заставил переселенцев возвратиться в их деревни и приказал выжечь у каждого на руке его имя, дабы предотвратить повторение бегства.
Эти меры сопровождались энергичными усилиями, направленными на то, чтобы увеличить продуктивность земель, пришедших в упадок за беспокойный период гражданских войн. В Ираке это означало приведение в порядок и расширение системы каналов для увеличения площади обрабатываемых земель. Население относилось к росту земельных площадей со смешанным чувством, так как при этом возникали новые крупные поместья, часто с привлечением капитала халифа или правителя, а местным жителям это было невыгодно. Стремление к личному обогащению привело при последнем значительном омейядском правителе Ирака Халиде ал-Касри (724–739) к таким раздорам, что халиф Йазид III счел необходимым в речи, произнесенной по случаю своего восшествия на престол (744), пообещать, что он не будет сооружать новых опалов (а также начинать новое строительство). Расцвет городов особенно в ираноязычных областях, приходился в основном на аббасидский период, но уже при Омейядах города способствовали развитию экономики империи и играли благотворную роль в жизни мавали и немусульман.
К концу омейядского периода неоднократно предпринимались попытки примирить налог на подчиненное население с заповедями ислама. Образец был дан благочестивым халифом Омаром (II) ибн Абд ал-Азизом (717–720): обращенные освобождались от ПОДУШНОГО налога, но должны были платить земельный налог, несмотря на то что с переходом в ислам они потеряли права на владение землей; новые мусульмане оставались на земле в качестве арендатора. Эта система не вступила в действие немедленно – халиф умер, не пробыв у власти и трех лет, – но она легла в основу принципов, которые со временем стали нормой. Обвинение, в соответствии с которым реформы Омара ставили интересы ислама выше интересов империи и грозили в будущем финансовой катастрофой, – явное преувеличение; налог на городской капитал или на торговлю мог легко компенсировать потерю поступлений от сельских налогов. Наконец, с развитием исламизации все большие группы населения считали нетерпимой систему налогообложения, основанную на эксплуатации неарабских подданных империи, независимо от того, принесет или не принесет реформа вред «арабскому» государству.
Компенсацией за это ослабление арабского государства стала арабизация административной системы. В первую очередь речь идет о реформе монетной системы. Завоеватели полностью оставили в обращении византийские и персидские монеты; лишь изредка над изображениями персидских царей или над христианскими символами на монетах выбивалась фраза из Корана. Дирхам, серебряная монета, по виду походила на сасанидский драхм (от греческой драхмы), а динар, золотая монета, – на римско- византийский денарий. Спорадическая чеканка монеты, начавшаяся при Муавийи, продолжалась при Абд ал-Малике; период экспериментирования закончился в 698–99 г. выпуском чисто эпиграфических монет. До II–III вв. хиджры (VIII –IX вв. и. э.) на монетах не было имени халифа или правителя, пускавшего их в обращение. Дирхамы чеканились преимущественно на территории бывшего Сасанидского царства, в основном, по-видимому, в Басите. Динар, чеканившийся в Дамаске, не вытеснил двуязычные (латинско- арабские) золотые монеты на западе империи примерно до 720 г.; омейядская Испания, хотя и сохраняла независимость от халифов, начала чеканить собственные золотые динары только после того, как в 929 г. эмир Кордовы принял титул халифа.
Становление арабского языка в качестве официального произошло в то же время, что и введение арабской монетной системы. Двуязычная греко-арабская документация появилась в Египте уже в 643 г., но языками администрации оставались греческий и коптский; в Иране арабы вместе с персидскими методами управления заимствовали и пехлеви, «среднеперсидский» государственный язык. Ассимиляция иноязычных чиновников, а возможно, также увеличение численности служащих, говоривших по-арабски, и рост самосознания работников административной сферы сделали языковую реформу необходимой и возможной. То обстоятельство, что неарабские и двуязычные документы все еще встречаются после официального введения арабского языка в качестве государственного (в Дамаске в 705 г.), объясняется жизнеспособностью греческого, а особенно коптского языка в Египте. Разговорная форма арабского языка, обычно именуемая «среднеарабским», должна была появиться в таких городах, как Александрия, уже около 700 г.; иными словами, арабский язык в это время стал деловым языком; городской говор начал явственно отдаляться от языка литераторов и ученых. Проникновение арабского языка в немусульманские общины привело к сглаживанию различий в региональных диалектах. Арабизация немусульман была в 700 г. в исламской империи обязательным условием для сотрудничества и, разумеется, для всякого культурного обмена.
Совершенно естественно, что организация, основанная на религиозной (и расовой) общности своих членов, не находит возможным привлекать представителей других вероисповеданий к сотрудничеству на условиях равноправия. Когда к тому же эта организация представляет собой меньшинство и считает себя зависимой от иноверцев и в культурном, и в экономическом смысле, тогда полная интеграция вообще становится невозможной, хотя бы только потому, что каждая группа сохраняет свою индивидуальную сущность. Но исламский мир нашел решение проблемы совместного проживания множества различных религиозных общин. Индивидуальность «людей Писания», прежде всего иудеев и христиан, а затем и зороастрийцев, уважалась при условии, что они не будут предъявлять претензий на участие в правительстве, особенно в органах исполнительной власти. Законодательство утвердило подчиненное положение немусульманина самым четким образом; вира за его убийство была равна только половине того, что полагалось платить за убийство мусульманина, его свидетельские показания не имели веса по сравнению с показаниями верующего, и он должен был уплачивать подушный налог.
Ограничения, с которыми вынуждены были смириться немусульмане, варьировались в деталях, но всегда подчеркивали их социальную неполноценность; вместо этого им формально гарантировалась зимма – обязательство защищать их жизнь и собственность, свободное отправление религии и автономию религиозной общины; она же определяла права и обязанности Индивидуума. Так же как в период миграции в германском мире и значительной степени в древности и в раннем средневековье, права в исламе были личными, а не территориальными, что свойственно новейшему времени. К тому моменту уже стало самоочевидным, что людям, придерживающимся различных вероисповеданий и выполняющим различные ритуалы, должен быть предоставлен различный юридический статус, даже если они являются подданными одного и того же государства; можно было защищаться против особенно жестокого принуждения, но принцип разделения был принят в качестве естественного. Едва ли здесь уместно говорить о терпимости или нетерпимости. Значение имела лишь готовность правителей признавать за чужими общинами их различия.
Ахд – договоры, регулировавшие отношения мусульман с иудеями и христианами, нередко датируются временем Омара I, но вообще-то они скорее отражают более поздние, часто послеомейядские условия. Очевидно, можно позволить себе заключить, что положение любого из народов Писания, особенно его высшего общества, было тем привилегированнее и готовность сотрудничать с ним тем больше, чем увереннее сами мусульмане ощущали свою культурную и политическую стабильность. Отсюда – относительное возвышение зимми в духовной и государственной сферах IX–X вв. и отсюда же – притеснение инакомыслящих и неверующих с возникновением в XI в. великого кризиса суннизма.
Халиф Хишам видел необходимость реформы; однако добиться удовлетворительных результатов можно было, лишь уравняв в правах подданных немусульман с мусульманами. Чтобы не потерять всеобщую
