выражения. Взгляд ее глаз казался безнадежно, неизлечимо мертвым, в нем не было и намека на желание излечиться.
Он вступил с ней в борьбу, и они снова встали, двинулись по пути, не имеющему направления, то в одну сторону, то в другую, возвращаясь назад, кружа, отступая и наступая, в конце концов перебрались на другую сторону и тяжело привалились к фонарному столбу.
Пока они там отдыхали, сырой воздух с реки оживил их немного, так что им удалось посмотреть и припомнить друг друга.
— Что мне требуется, — сказал Кэссиди, — так это еще выпить.
Взгляд Дорис ожил.
— Давай купим выпивку.
— Пойдем назад к Ланди, — предложил он, — и выпьем еще.
Но тут она вдруг задрожала, и он ощутил, как рядом с ним бьется в ознобе нежное, хрупкое тело, почуял ее лихорадочное старание не упасть еще раз, поддержал и сказал:
— Я с тобой, Дорис. Все в порядке.
— Я, наверно, пойду домой. Мне надо идти домой?
Он кивнул:
— Я тебя отведу.
— Не могу... — начала она.
— Чего не можешь?
— Не могу вспомнить адрес.
— Постарайся вспомнить. Если будем тут слоняться, приедет полицейский фургон и дело кончится в каталажке.
Дорис пристально смотрела на поблескивающий под фонарем булыжник. Опустила голову, прикрыла рукой глаза. И через какое-то время ей удалось вспомнить адрес.
К пяти утра с северо-востока налетела буря с грохочущим дождем и ветром, обрушилась на весь город, кажется сосредоточив ярость на прибрежном районе. Река бурлила, расплескивалась, бешеные волны накатывались на пирсы, порой перемахивали через те, что пониже, оставляя клочья пены на середине Док-стрит. Рушились ослепляющие убийственные каскады дождя, точно с неба сыпались миллиарды заклепок. Вся деятельность в ларьках вдоль Док-стрит и Франт-стрит, на стоянках грузовиков дальше по Делавэр-авеню прекратилась, люди бежали в укрытия, зная, что нынче работы не будет.
Яростный шум дождя разбудил Кэссиди, он сел и мгновенно сообразил, что спал на полу. Призадумался, что он делает на полу. Потом пришел к выводу о несущественности своего местонахождения, ибо чувствовал себя как нельзя хуже. В голове было ощущение, будто некто, не испытывающий к нему любви, воткнул в мозг через глаза трубки и льет туда раскаленный металл. Желудок, похоже, упал до колен. Каждая нервная клетка в его организме испытывала смертельную боль разного рода. Случай, конечно, прискорбный, сказал он самому себе, перевернулся на бок и снова заснул.
Около половины одиннадцатого опять проснулся и услышал дождь. В довольно темной комнате было все же достаточно света, чтобы разглядеть окружающее. Кэссиди протер глаза и задался вопросом: Господи помилуй, что он делает в комнате, которую никогда раньше не видел? Потом, поднявшись с пола, заметил спящую в постели Дорис. И вспомнил, как она отключилась в каком-то закоулке, как он принес ее сюда, уложил на кровать, а потом отключился сам.
Он еще раз оглядел комнату. Она была очень маленькой, ветхой, но пахло здесь чистотой, одна дверь вела в ванную, другая — в крошечную кухню. Он решил, что сначала ему нужно в ванную. Выйдя оттуда, чувствовал себя немного лучше. На туалетном столике лежала пачка сигарет, спички, он закурил и пошел на кухню, думая о горячем кофе.
На кухне оказались часы. Кэссиди глянул на циферблат и испустил стон, осознав, что уже слишком поздно идти на работу. А потом вспомнил — сегодня воскресенье. И не только — из-за разбушевавшегося урагана улицы и дороги пришли в непригодное для езды состояние. Выглянул в кухонное окно, как будто посмотрел в иллюминатор затонувшего корабля. Канонада дождя гремела со всех сторон, и он сообщил себе, что в такой день хорошо находиться под крышей.
Мирно усевшись за кухонным столом, наслаждаясь сигаретой, ждал, когда вскипит кофе. Увидел на полке рядом с плитой несколько книжек, встал, просмотрел корешки и, читая названия, легонько прикусил нижнюю губу. Все это были руководства по самостоятельному избавлению от алкогольной зависимости. Открыв одно, обнаружил на полях пометки. В почерке явно присутствовали осмысленность, целенаправленность, толкающие на лихорадочные усилия. Но к середине книжки пометки стали попадаться все реже, а страницы заключительных глав оказались нетронутыми.
Кофе вскипел, он налил себе чашку, поморщился, когда горячая черная жидкость обожгла рот. Но ему полегчало, он допил до конца и налил вторую чашку. Теперь стало гораздо лучше, тяжелый металлической груз в голове испарился. Принявшись за третью чашку, Кэссиди услышал в комнате ее шаги, потом стук закрывшейся двери ванной и шум текущей из крана воды.
Это был хороший звук. Сильный, живительный звук льющейся в ванну из крана воды. Возможно, она поступает так каждое утро. Приятно знать, что она каждый день принимает ванну. Большинство обитателей портового района пользуются дешевым одеколоном, мажут под мышками разными кремами, но редко моются в ванне.
Он закурил вторую сигарету, выпил еще кофе. Сидел, слушал смешанный шум бури на улице и плеска воды в ванной. В душе жило уверенное чувство приятной надежды, абсолютно не связанное с рассудком, полностью успокаивающее, уютное ощущение. Просто приятно быть здесь. У кофе и у табака отличный вкус.
Потом он услышал, как дверь ванной открылась, женщина прошагала по направлению к кухне и появилась на пороге. Он приветствовал Дорис улыбкой. Она была причесана, в чистом платье простого покроя, бледно-желтом, хлопчатобумажном.
Она улыбнулась в ответ и спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Оживаю, — кивнул он.
— Я приняла холодную ванну. Это мне всегда помогает.
Подошла к плите, налила себе чашку кофе, принесла к столу. Подняла чашку, поморщилась, опустила и посмотрела на Кэссиди:
— Где ты спал?
— На полу, — с особым ударением сообщил он, чтобы у нее наверняка не возникло ошибочной мысли. Но потом понял, что она думает не об этом, в ее глазах была только забота о нем.
— Ты, наверно, совсем закоченел. И должно быть, почти не спал.
— Отключился, как лампочка.
Сочувствие в ее глазах не исчезло.
— Ты действительно хорошо себя сейчас чувствуешь?
— Прекрасно.
Она сосредоточилась на кофе. Сделав несколько глотков, спросила:
— Хочешь выпить?
— Черт возьми, нет, — объявил Кэссиди. — Даже слова этого не упоминай.
— Не возражаешь, если я выпью?
Он хотел было сказать, что не возражает, конечно, не возражает, с чего бы ему возражать. Но губы почему-то одеревенели, глаза помрачнели, взгляд стал серьезным, отцовским. И он спросил:
— Тебе в самом деле нужно?
— Ужасно.
— Попробуй обойтись, — с нежной мольбой улыбнулся он.
— Не могу. Я правда не могу обойтись. Мне надо прийти в себя.
Он внимательно ее разглядывал, наклонив голову:
— Ты давно начала в этот раз?
— Не знаю, — сказала она. — Никогда не считаю дни.
— Хочешь сказать, недели, — поправил Кэссиди. И устало вздохнул: — Ладно, давай. Даже если
