Да, черт возьми, она навлекла на него проклятие.
Шили чуть приподнял голову:
— Ты так говоришь потому, что ненавидишь Милдред. Завидуешь ей. Ее внешности.
— Внешности? — взвизгнула Полин. — Если это называется внешностью, я лучше стану тощей, как спичка, и буду худеть еще дальше. Буду жить на воде, на сушеном инжире. Видишь, что у меня спереди? Мало, да? Еле видно. Но я тебе расскажу, что из этого получается. Это разит наповал моего дружка Спана, как пуля из ружья. Он только посмотрит и рот разевает, точно чем-нибудь подавился. И когда я даю это Спану, я поддерживаю в нем жизнь, точно кормлю младенца. А иногда плачу, совсем тихо плачу, но у меня льются слезы. И шепчу ему на ухо. Говорю ему: Спан, ты дьявол, ящерица, только ты мой младенец.
— Если так, — сказал Шили, — если так у тебя получается, тебе нечего никому завидовать. Полин его не слушала.
— Да, — вдохновенно провозгласила она. — Я, конечно, худая. Это, в конце концов, модно. Модно быть как соломинка, как тростинка. Стройной, как в рекламных журналах. Вот такой. Именно с такой фигурой. А не смахивать, черт возьми, на линкор.
— Значит, я прав, — пробормотал Шили. — Ты завидуешь Милдред.
Воцарилось молчание, Полин опустилась на стул у стола и наконец сказала:
— Я больная. Поэтому и костлявая. Я костлявая и больная. А Милдред? Она-то здоровая. Все они почему-то чем злее, тем здоровее.
Шили положил подбородок на сложенные на столе руки, внимательно смотрел на Полин и ничего не говорил.
Она сама себе ответила:
— Я скажу тебе почему. Потому, что всегда все высасывают. Как вампиры.
— Нет, — возразил Шили. — Милдред не такая. Полин вскочила, стукнула об стол костлявым кулачком:
— А я говорю — такая! И называю ее дрянным вампиром.
— Ты об этом ничего не знаешь.
— Побольше тебя, Шили. Гораздо больше. — Она снова стукнула кулаком по столу и заплакала.
Глаза Кэссиди были полуоткрытыми. Он заметил, что свет электрической лампочки стал ярче. Это означало, что на улице стало темней. Надвигалась сильная буря. Прекрасная для апреля погода, заметил он про себя. В голове застреляла следующая порция боли, и он решил, что дело, должно быть, серьезное. Даже если череп не проломлен, наверняка сильное сотрясение. Или какое-то внутреннее кровотечение. Это, собственно, не имеет большого значения, сообщил он себе. Только лучше бы здесь была Дорис. Нет, он хочет сказать не это. Он хочет сказать, лучше б его здесь не было, лучше бы он был где-нибудь подальше и вместе с Дорис. А ведь так могло быть. Они могли вместе быть на корабле. Что ж, дело совсем плохо. И он вдруг перестал думать об этом. Он слушал Полин.
— Я обязана это знать, — говорила Полин. — Я совсем запуталась. — Она глубоко, с хрипом вздохнула и всхлипнула. — Помню, как это было четыре года назад, в тот день, когда вошел Кэссиди. Мы все на него уставились. Особенно я, Спан ведь был на отсидке, и я много месяцев жила без него. Сижу и вижу густые кудрявые светлые волосы, широкую грудь, накачанные мускулы, этого замечательного мужчину.
— Ох, прекрати, — попросил Шили. — Ты пила весь вчерашний вечер и нынешний день, а теперь тут рисуешь картины.
— Да? Но эта картина реальная. Вот так я и сидела, надеясь, что он на меня посмотрит. Говорю тебе, я забросила ногу на ногу и закурила только в надежде, что он на меня посмотрит. Нет. Вместо этого он посмотрел на кого-то другого. Увидел парочку огромных арбузов, вылезших из блузки.
— Забудь об этом.
— Я сидела там и курила. Я весила девяносто два фунта.
— Это было давно, — сказал Шили.
— Это было четыре года назад, я сидела и видела, как они ушли. Я пошла своей дорогой, написала длинное письмо Спану. Потом перечитала и разорвала.
— Ладно, — сказал Шили, — ладно.
— Дай сказать. Дашь? Уже после того как Милдред стала его женой, у меня возникло другое чувство. Я хочу сказать, мне его стало жалко. Может, я просто хотела дотронуться до золотого пушка у него на запястье или легонько поцеловать в щеку. Зайти в его комнату, попросту позаботиться, чтобы постель была постелена, чтобы он спал на чистых простынях. Приготовить хороший обед, потому что, могу поклясться, она этого ни разу для него не сделала. Помню, как-то зимой он жутко простудился, лечился тут, прямо тут, в “Заведении Ланди”. У него так болело горло, что он почти не мог слова сказать, стоял в баре, пил стакан за стаканом хлебную водку со льдом, пока его не вывернуло наизнанку. И где же была его жена? Я скажу тебе где. Развлекалась в китайском квартале. В одном местечке, где играют в наперсток и глушат рисовый отвар.
— Ты хочешь сказать, рисовую водку. Это неплохо. Я пробовал.
— Я говорю о его жене. Как у тебя язык поворачивается? Как ты можешь называть ее его женой? Что она хоть когда-нибудь для него сделала? Что она хоть когда-нибудь ему дала? Я скажу тебе, что она ему преподнесла. Чистый ад.
Дверь открылась, вошел Спан с бутылкой бесцветного напитка. Откупорил бутылку, Полин протянула стакан, он ей налил, налил Шили, плеснул ровно столько же в свой стакан.
Полин поднесла стакан к губам, сделала несколько долгих глотков. Грохнула полупустой стакан об стол, повернулась к Шили и объявила:
— Вот что ты наделал. Вместо того чтоб сказать Дорис, где он, сказал его жене.
Спан обогнул стол, подошел к Полин, осведомился:
— Продолжаешь в том же духе?
— Я хочу, чтоб он знал, что наделал. — Она опять подняла стакан, снова сделала длинный глоток. — Шили, я просто давно тебя знаю. Просто очень тебя люблю. А то расколотила бы эту бутылку об твою морду.
Шили встал из-за стола, направился через всю комнату к двери, открыл и вышел.
— Ты меня почти достала, — ласково вымолвил Спан, наклонив голову, словно намеревался боднуть Полин. Взял ее руку, будто хотел поцеловать, и сильно укусил. Полин вскрикнула и отдернула руку.
— Посмотри, что ты сделал, — проговорила она, показывая следы от зубов. — Смотри, смотри!
— Я сказал тебе, оставь Шили в покое. Зачем ты пристаешь к людям?
— Смотри, что ты сделал с моей рукой.
— Это задаток. Еще раз прицепишься к Шили — получишь остальное.
— Давай прямо сейчас, — предложила Полин, пятясь и отгораживаясь столом от Спана. — Ну, давай прямо сейчас.
Спан начал поворачиваться к ней спиной, она наклонилась, схватила бутылку, швырнула в него и едва не попала. Он спокойно стоял, проследив, как бутылка разбилась об стену.
— Давай, — повторяла Полин, — давай, ящерица.
Маленькое гибкое тело Спана метнулось вокруг стола, он, как мелкий зверек, точно рассчитал атаку, налетел на Полин сбоку, схватил, впился зубами в плечо. Полин снова вскрикнула, принялась вырываться.
— Ой, мамочка, — кричала она, — ох, Иисусе!
Она дрожала, очень громко визжала, вертя головой, и стояла на месте, а Спан все кусал ее за руку.
— Кусай! — во все горло вопила она. — Смотрите, что он делает. Загрызет меня насмерть. Да вы только взгляните! Он откусит мне руку.
Потом она превратилась на миг в заинтересованного зрителя, наблюдающего, как Спан кусает женское плечо. Глаза ее чуть расширились, потом вдруг закрылись, крепко зажмурились, она сжала свободную руку в кулак, сильно двинула Спану в лоб. Зубы Спана разжались, он отлетел назад, наткнулся на стул, упал на бок. В руках у Полин очутился другой стул, она замахнулась, прицелившись в Спана. Тот скорчился на полу, загораживая лицо руками, беззвучно упрашивая не бросать стул. Она подняла стул
